Николай Леонов - Бриллиантовая пуля

– Вообще-то я к вам, Иван Георгиевич, – сказал Гуров и в очередной раз представился, предъявляя удостоверение.

– Понимаю, это в связи с покушением на нашего губернатора. Но чем я могу вам помочь?

– Проконсультироваться у вас хочу.

– Конечно-конечно, все, что я знаю, к вашим услугам.

– Тогда, если вы не возражаете и поскольку экскурсий сегодня, как вы сказали, не будет, давайте закроем входную дверь, чтобы нам никто не помешал, и поговорим, – предложил Лев Иванович.

– Да-да! – тут же согласился Самойлов. – Тогда, может быть, и чаю попьем? Он у меня хороший, с нашими сибирскими травами. Заварку я из дома в термосе приношу, а чайник у меня электрический, мигом закипит.

– С удовольствием. Где можно тулуп повесить?

– А там, возле двери, вешалка есть.

Самойлов запер дверь, Лев Иванович снял тулуп с шапкой, и, когда они прошли в маленький закуточек, где помещался-то только один письменный стол и два стула, Иван Георгиевич сразу начал возиться с чаем.

– Так что же вас интересует? – спросил он, разливая чай по обыкновенным граненым стаканам в дешевых подстаканниках, которые так любит наша железная дорога.

– Вот это, – положил перед ним листок бумаги Гуров.

– И вас тоже? – удивился Самойлов. – Меня Михаил Михайлович вызывал и тоже об этом расспрашивал.

– То есть вы не по своей инициативе к нему ходили?

– Нет, он позвонил и сказал, что я ему срочно нужен, мне пришлось даже экскурсию отменить. Каюсь, грешен, подумал было, что он решил под музей другое помещение выделить, потому что очень большая часть экспонатов здесь на чердаке и в подвале хранится, а крысам ведь не объяснишь, что это история, они кушать хотят, – улыбнулся Иван Георгиевич. – А оказалось, что нашему губернатору, как и вам, проконсультироваться надо было. Ну, что же, Лев Иванович, вы пейте чай, а я вам пока рассказывать буду.

А рассказывал Иван Георгиевич, можно сказать, профессионально, очень увлекательно, говорил без всякого эканья и меканья, и слушать его было бы одно удовольствие, если бы речь шла о чем-нибудь другом. Когда Самойлов закончил, было уже совсем темно, и он смущенно улыбнулся:

– Простите меня, Лев Иванович, увлекся – вон как вас задержал.

– Да нет, это вы меня извините, Иван Георгиевич, что я вас задержал, вас уже, наверное, дома заждались.

– Да некому ждать, – пожал плечами Самойлов. – Моя жена, к сожалению, не разделяла моей страсти к истории родного края, хотя для нее он куда роднее, чем для меня, и мы расстались. Ее можно понять – ну, разве это нормально, когда муж на все летние каникулы уезжает в область и возвращается только осенью, нагруженный массой совсем ненужных, на ее взгляд, вещей, которыми захламляет дом. К счастью, дом достался мне от родителей, поэтому она просто забрала нашего сына и ушла, а потом вообще из города уехала, так что сына своего я с тех пор не видел. Даже не знаю, где они живут, – грустно улыбнулся он. – Понимаете, я просил жену сообщить мне их адрес, а она отказалась, объяснила, что, если я буду хоть так общаться с сыном, из него вырастет такой же неудачник, как я.

– Иван Георгиевич, а ведь вам нужен помощник, трудно же весь день на ногах, – сочувственно произнес Гуров.

– Когда человеку интересна его работа, ему ничего не трудно, – возразил Самойлов. – Это же радость, когда видишь, как у детей глазенки загораются, и слушают они тебя, открыв рты. Но вы ведь хотели сказать не помощник, а преемник, да вот только постеснялись.

– Ну, и преемник со временем, – вынужден был сознаться Лев Иванович.

– Понимаете, в эту работу нужно всю душу вкладывать, а в современном прагматичном мире таких энтузиастов мало, даже у нас здесь, где люди живут в массе своей по старинке. А оставлять дело всей своей жизни равнодушному человеку – больно и горько, – с тоской в голосе произнес Иван Георгиевич, который, наверное, и сам не раз думал над этим.

– Ну, неужели нет ни одного подходящего человека? – удивился Гуров.

– Есть одна девушка, вот ей-то я бы со спокойной душой все оставил, потому что ей небезразлично, ей, как и мне, все это интересно. Но!.. – Самойлов развел руками.

– Есть какое-то препятствие, – понял Лев Иванович.

– Это старшая внучка Михаила Михайловича, Танечка! – объяснил тот. – А он вряд ли одобрит такой ее выбор.

– Вы знаете, я ее видел, она производит впечатление очень серьезной девушки. А вот по поводу того, одобрит или нет, я бы не был так уверен. Если решение Татьяны найдет понимание со стороны бабушки, то все препятствия будут сметены в считаные секунды, если они, конечно вообще, существуют, – подбодрил его Гуров и пообещал: – Я сейчас сделаю несколько звонков, а потом мы с вами пойдем.

Он не стал дожидаться звонка Андрея Сергеевича, опасаясь, что тот может прозвучать не вовремя, да и Орлова следовало поторопить, а то что-то запаздывала от него информация. К счастью, и у того, и другого уже было что ему сообщить, и услышанное очень естественно ложилось в уже созданную им схему.

Когда они собрались, Гуров, переложив пистолет из наплечной кобуры в карман полушубка, решительно сказал:

– Иван Георгиевич! Я вас до дома провожу. И не возражайте! А еще попрошу никому ночью дверь не открывать! Считайте это приказом!

– Ну, что вы, Лев Иванович! – удивился Самойлов. – У нас очень спокойный город, и фонари кругом горят. Да и кому я нужен? Кроме того, живу я далеко.

– Не спорьте, мне виднее, – настаивал Гуров. – А прогуляться по морозцу – одно удовольствие.

– А вот я хоть и родился здесь, а к морозам так и не привык, – виновато признался закутанный до ушей Иван Георгиевич.

Он запер дверь, и они пошли по действительно хорошо освещенным улицам, причем Гуров шел по ближней к домам стороне, потому что от проезжей части Самойлова закрывали огромные сугробы, за которыми его из-за небольшого роста было совсем не видно. Лев Иванович не вынимал руку из кармана, сжимая там рукоятку пистолета, и основания для такой предосторожности у него были. Иван Георгиевич рассказывал что-то по дороге, показывая на дома, мимо которых они проходили, – должно быть, об их истории, но Гуров его не слушал, а внимательно контролировал улицы и особенно перекрестки. Когда они должны были свернуть на улицу, где находился дом Самойлова, оказалось, что она-то как раз и не освещена. Света полной луны вполне хватало, чтобы не заблудиться и не упасть, но идти дальше было опасно совсем по другой причине. Остановившись на самом углу и достав из кармана пистолет, Гуров прижал Самойлова к стене, закрыв собой, и, сняв ушанку, осторожно высунул ее из-за угла.

– Не псти, Кулоф, – раздался вдруг оттуда очень знакомый голос. – И сапку отень, а то плостутисся.

Льву Ивановичу даже напрягаться не надо было, чтобы вспомнить, кто это сказал. Это Тихий, очень заслуженный и уважаемый в уголовных кругах вор-рецидивист, получивший такую кличку вовсе не от фамилии, а от любимого выражения: «Серьезные дела шума не любят. Серьезные дела нужно делать тихо», и еще потому, что даже самые лихие его дела обходились без стрельбы, и на его совести не было ни одного трупа. Но при этом вопреки кличке характер он имел довольно беспокойный и авантюрный, и дикция у него была такая, что врач-логопед из известного фильма ему и в подметки не годился. Увидеть его здесь Гуров никак не ожидал, потому что годков Тихому было уже многовато, где-то под семьдесят. Лев Иванович, непонятно для чего, повертел в руках шапку, отогнул козырек, потом начал поправлять воротник полушубка и, закончив возиться, сказал: