Аркадий Адамов - Вечерний круг. Повести

Очкастый нервно пожевал тонкими губами и, явно сдерживая раздражение, наставительно произнёс:

- Чем дальше ты пойдёшь, Миша, тем больше тебе понадобится живых денег. Учти.

- Я подумаю. А пока принимай человека, Вова.

- Что за человек?

- Какой нужен. Мне.

- Я его знаю?

- Нет, дорогуша, не знаешь. Зато я его знаю. Так что не сомневайся.

- Может, я с ним заранее познакомлюсь, а?

- Не стоит.

- Темнишь, Миша.

- Всё, Вова, по науке. Как ты её назвал? Антикриминалистика?

- Он приедет, надеюсь, только по моему адресу?

- А ты что, ревнуешь? Хочешь всё проглотить сам? Нельзя, дорогуша, подавишься.

- Не волнуйся за меня. Отдай всё мне и увидишь.

- Ого! Раньше ты был скромнее.

- Растём. Набираемся опыта и сил. До тёмной черты надо многое успеть.

- Прежде всего до неё надо дожить… на свободе. А ты зарываешься. Сбыт, Вова, - это самое опасное. Пора бы усвоить. Чаще всего горят именно на сбыте, ты же знаешь.

- А я повторяю: на этот раз беру всё.

- Нет, - решительно тряхнул головой толстяк. - Нет, Вова. Так не пойдёт.

- Отдаю два процента.

- Будешь работать из двадцати трёх?

- Да.

- Я подумаю.

- Сколько у тебя на этот раз всего будет?

- Много, дорогуша. Больше, чем всегда. Поднакопили.

- А всё-таки?

- Тысяч на семьдесят.

- Беру! Но как ты всё это доверяешь новому человеку?

- Значит, можно.

- Отлично. Тебе виднее. Я его жду. Но будет лучше, Миша, если ты нас познакомишь заранее. Поверь моему опыту. Будет лучше.

- Я тебя не познакомлю. И ты всё не получишь, Вова. Я уже подумал.

- Отдаю четыре!

- Нет.

- Пять.

Толстяк поднял голову и пристально посмотрел на своего собеседника. Но в огромных стёклах его очков отразились только огоньки полупритушенных люстр. «Что этот подлец задумал? - спросил себя толстяк. - Неужели разговор о науке не случаен? Или он скомбинировал на ходу, когда узнал, что это последняя поездка? Надо уяснить. С ним опасно играть втёмную. Такой мать родную зарежет за один процент. А тут пять!»

Он вздохнул:

- Хорошо, Вова. Я согласен. Шестого жди. Что ты, кстати, собираешься у нас тут делать ещё два дня?

- Полтора. Официальные поручения торга. Несмотря на мою скромную должность, меня там, представь себе, ценят. И, когда горит план, бегут ко мне: «Будьте любезны, дорогой Владимир Сергеевич…», «Выручайте, Владимир Сергеевич…», «Поезжайте… уговорите… получите…». Ну я еду. И добиваюсь. И они тоже идут мне навстречу.

- Ты по-своему удачлив, Вова. Ты и здесь талантлив.

- В маленьком мире?

- Тебя это задело?

- Нисколько. Лучше быть первым в деревне. Так будем считать, что мы обо всём договорились?

- Да.

- И человека своего ты мне не покажешь?

- Нет. Я ведь сказал.

- Ну как хочешь.

«Я тебе приготовлю такой сюрприз, что ты взвоешь, - злорадно подумал очкастый. - И никуда ты от меня после этого не денешься. Тоже мне конспиратор! Пусть только приедет этот твой человек».

Официант тем временем продолжал их обслуживать быстро и бесшумно. Одно блюдо сменяло другое. И по меньшей мере половина из них в меню указана не была.

Изредка он с ласковой заботливостью осведомлялся:

- Огурчиков свеженьких не прикажете? Только доставили, с особой деляночки, для своих-с… Клубнички принесу под пудрой. Расчудесная! Другой не предложил бы, Михаил Прокофьевич… За пломбиром не уследили. Не советую…

В конце обеда толстяк небрежно сунул ему деньги, даже не дожидаясь счёта. Затем с усилием, опираясь обеими руками о подлокотники, поднялся с кресла и оказался чуть не на голову выше и, уж конечно, в пять раз толще вскочившего вслед за ним приятеля.

Официант с поклоном проводил их до дверей зала.

Очутившись в сумрачном, прохладном вестибюле, где у пустых вешалок дремал гардеробщик в жёлтой с золотом униформе, а у огромных зеркальных дверей монументально восседал бородатый, в такой же униформе швейцар, очкастый обнял за тучную талию своего приятеля и сказал:

- Простимся, Миша.

- Ну да, да, - закивал тот. - Ах как славно мы с тобой посидели, Вова! Как побеседовали… Просто, скажу тебе, душой отдыхаешь всегда, когда тебя видишь, поверь. А то душно, дружок, дико душно. Но, - он шутливо погрозил толстым пальцем, - всё, что я тебе сказал, ты усвой, понятно?

- Понятно, Миша, понятно.

- Ну и лады. А то, Вова, и так невозможно как душно!

- А всё-таки жить можно, - бодро добавил очкастый. - Вполне можно. - И, понизив голос, добавил: - Ну, спасибо за угощение, обед был восхитительный. Долго не забуду.

У огромного зеркала они распрощались, даже обнялись напоследок и вышли из ресторана, мгновенно смешавшись с толпой прохожих на тротуаре.

Михаил Прокофьевич равнодушно посмотрел в ту сторону, где исчез его приятель, и решительно повернул в противоположную, всё ещё испытывая неприятный осадок от состоявшегося разговора. В голове свербила и не давала покоя тревожная мысль: «Что этот сукин сын придумал?» И хотя ему нужно было как раз в ту сторону, куда направился Владимир Сергеевич, он сознательно сделал немалый крюк и в конце концов выбрался на нужную ему улицу. Жаркое летнее солнце заходило где-то далеко за городом, и лучи его ушли высоко в небо, погрузив раскалённый за день город в душную сумеречную мглу, и ярко вызолотили края потемневших облаков на всё ещё голубом небе.

Михаил Прокофьевич бодро прошёл улицу чуть не до конца, немножко гордясь собой, что не вызвал машину, а вот после такого обеда - всё-таки заставил себя пройтись, протрястись, несмотря на изнурительную жару. А что делать? И так уже разнесло чёрт-те как.

Наконец он дошёл до нужного дома, без всякой надобности почему-то осторожно огляделся и, естественно не заметив ничего подозрительного, свернул в небольшой полутёмный двор. Обогнув зловонный помойный ящик с набросанным вокруг него мусором, Михаил Прокофьевич толкнул потрескавшуюся, с облупленной краской дощатую дверь. Та подалась с препротивнейшим скрипом, и за ней показалась узкая неряшливая лестница с покосившимися перильцами и какими-то затёртыми надписями на потемневшей от пыли и копоти стене.

Брезгливо не касаясь перил, Михаил Прокофьевич, тяжело отдуваясь, поднялся на третий этаж и позвонил в одну из дверей, после чего для верности постучал по ней костяшками пальцев. Но за дверью не слышно было признаков жизни. Михаил Прокофьевич досадливо крякнул и собрался было снова звонить и стучать, когда наконец услышал шаркающие приближающиеся шаги и знакомое покашливание.

Дверь открыла полная седая старушка; пушистые волосы серебряным нимбом окружали розовое расплывшееся лицо со слезящимися глазами.

- Он здесь, мама? - заходя, тихо спросил Михаил Прокофьевич.

- Здесь, здесь…

- Никуда не выходил?

- Как ты велел, так и делает. С дивана к столу и обратно. - Старушка зябко повела плечами. - Страшно мне с ним, Михаил. Которую ночь не сплю. Ведь сущий бандит.