Сандро Петралья - Последняя тайна

Наш старый знакомый — Давиде Ликата, с которым мы расстались в тот драматический день, когда его сын Стефано со взрывным устройством под мышкой, рванув стометровку, предотвратил подстроенный Тано террористический акт на вокзале, — узнав о бойне в древнем палаццо, тоже поспешил к месту преступления.

Он спустился в огромный подземный гараж, где стояла его машина. Сел за руль, подъехал к большим решетчатым воротам и засигналил, чтобы сторож в стеклянной будке нажал кнопку. Но решетка ворот не отъехала в сторону. Ликата нажал на сигнал еще и еще раз. Ворота по-прежнему оставались неподвижными — то ли в сторожке никого не было, то ли подвела автоматика. Давиде, выйдя из машины, подошел к окошечку будки. В проеме, наконец, показалось лицо сторожа — это был какой-то незнакомый Ликате человек. Немолодой остроносый мужчина с большими залысинами. Его близкопосаженные темные глаза впились в Давиде.

— Извините… — вежливо и чуть удивленно начал Ликата.

Но не успел он промолвить слово, как вместо ответа на вопрос, который он собирался задать, грянули выстрелы. Один, второй, третий… Остроносый стрелял из пистолета почти в упор, целясь в голову.

Давиде, обливаясь кровью, рухнул на цементный пол гаража. На шее и в голове у него зияли страшные раны.

Не прошло и нескольких минут, как улицу, на которой находился гараж, оцепила полиция. Прибывали все новые и новые машины — полицейские автомобили, кареты скорой помощи, машины журналистов, фургончики телевидения…

А у ворот животноводческой фермы близ Милана остановилась машина с гонцом из Палермо. Охрана пропустила его в ворота, заставив выйти из машины. Пешком он пересек огромный двор, прошел вдоль загонов под громкое мычание сотен крупных племенных коров. В глубине двора под навесом, в холодке сидел владелец усадьбы, попивая холодное вино из стоявшей перед ним на столике бутыли.

Почтительно склонившись, прибывший молодой парень в черной «двойке» доложил лаконично, по-военному;

— Маммасантиссима [1] «Святейшая мать» — так называют на Сицилии мафию. шлет нижайший поклон. Старого Купола больше не существует.

— А что с собакой?

— Наши люди ее взяли. Завтра будет доставлена сюда.

Этот мастино так волновал нового главаря мафии потому, что он, вероятно, видел в нем некий символ власти, он для него — словно корона и скипетр.

— А этот тип… этот легавый… как его… Ликата? Что с этим мерзавцем, у которого хватило наглости пролезть в нашу семью?

— Ему в Палермо всадили три пули в голову.

— Порядок! Пусть это всем послужит хорошим уроком. Я ведь сказал: я плачу по всем счетам. Пусть все это знают.

В то время, как смертельно раненного Давиде санитары переносили в реанимационную машину, с трудом проталкиваясь сквозь толпу журналистов, фоторепортеров и просто любопытных, прокурор Сильвия Конти, ничего не зная о происшедшем, шла нескончаемым коридором палермского Дворца правосудия. Одета она была по-деловому, с подчеркнутой простотой, но модно: просторный длинный серый жакет, короткая черная юбка. И стрижка у нее модная, короткая. В руках — кипа папок и бумаг. Она здоровалась со встречными судьями и адвокатами, под спокойной улыбкой скрывая свое волнение: сегодня судили Антонио Эспинозу. Наконец-то этот влиятельный и неуловимый делец, тысячей невидимых нитей связанный с мафией, продажными политиками, коррумпированными высшими чиновниками и мошенниками-воротилами финансового мира, международного банковского бизнеса предстанет перед лицом закона. Сильвия днем и ночью помнила, что это на Эспинозе лежит ответственность за смерть Каррадо. Дай-то Бог, чтобы старания капитана Каттани, усилия ее самой и Давиде Ликаты на этот раз не пошли прахом. Может, наконец, этому хитроумному лощеному негодяю, несмотря на все его высокие связи и влияние, все же воздадут по заслугам…

У входа в зал, где должно было состояться судебное заседание, она лицом к лицу столкнулась с Эспинозой, которого конвоировали два карабинера. Эспиноза, как всегда, с иголочки одетый, был аристократически надменен, насмешливо-ироничен. Он прекрасно владел собой. Если не знать, то по его виду было трудно даже предположить, что этот человек сейчас должен предстать перед судьями по обвинению в тягчайших преступлениях.

— О, госпожа помощник прокурора, судья Сильвия Конти! — улыбаясь, приветствовал Сильвию Эспиноза. — Как всегда такая красивая, обворожительно женственная, хрупкая и вместе с тем несгибаемая! Ну что, довольны, что это исчадие ада, этот враг рода человеческого Антонио Эспиноза предстанет перед судом? Ведь это дело ваших милых ручек! «Встаньте, подсудимый Эспиноза, суд идет. Поклянитесь говорить правду, одну только правду»…

— Сегодня, Эспиноза, надеюсь, вы, наконец, перестанете паясничать, — перебила его Сильвия.

— Примите мои поздравления, синьора. Сегодня великий день — судят страшного преступника. И весь этот спектакль — с председателем суда, свидетелями, адвокатами, публикой, — поставили вы, это вы его главный режиссер!

— Как вам, Эспиноза, удается быть таким циничным, даже по отношению к самому себе? — холодно спросила Сильвия.

— Я вовсе не циничен, это просто хорошее знание людей, большой жизненный опыт… — с неизменной улыбкой ответил Эспиноза.

По лестнице, ведущей к залу, взбежал запыхавшийся секретарь суда.

— Госпожа судья! — крикнул он Сильвии. — Судебное заседание переносится: несколько минут назад совершено покушение на Давиде Ликату!

Из суда Сильвия помчалась в больницу, куда увезли Давиде. Побежала по коридору, такому же длинному, как тот, по которому совсем недавно шла во Дворце правосудия. Тут она не скрывала своего страшного волнения. Дойдя до двери операционной, она неподвижно застыла… Грозный прокурор Сильвия Конти выглядела сейчас испуганной маленькой девочкой. Она не знала, что ей делать: осмелиться постучать или просто ждать? Но ждать не пришлось. Дверь операционной раскрылась, и в коридор вышел профессор, делавший операцию.

— Ну что, профессор? Есть надежда? — выдохнула Сильвия.

Хирург — пожилой мужчина в больших очках — посмотрел Сильвии прямо в лицо и медленно покачал большой седеющей головой в белом колпачке.

— Почти никаких шансов спасти его, — проговорил он с безжалостной профессиональной прямотой, видя в Сильвии лишь прокурора. — Две пули мы извлекли, но третья застряла очень глубоко и, боюсь, задела жизненно важные центры. Потребуется еще одна, более сложная операция, которую нам тут не сделать. Мы отправим его в Милан.

Сильвию пустили в послеоперационную палату. Давиде с забинтованной головой и шеей недвижно лежал в окружении капельниц, какой-то сложной медицинской аппаратуры, весь опутанный проводами от установленных датчиков. На мерцающих в полутьме экранах кардиографов и энцефалографов, чутко следящих за работой сердца и мозга, бегущие строки кривых, дрожащие точки и тире, свидетельствующие о том, что организм раненого борется за жизнь. Давиде лежал с закрытыми глазами. Неизвестно, в сознании или нет.