Николай Леонов - Таежное дело [сборник]

Постовые оказались на высоте и инструкции выполнили мастерски. Подъезжая к посту, Гуров увидел несколько спецмашин, выстроенных поперек трассы, а перед ними — стоявший почти так же поперек белый «Ниссан», который, видимо, занесло при резком торможении.

Но то, что он увидел дальше, ему совсем не понравилось.

Из машины выскочил Голубков и, держа в вытянутых руках пистолет, описывал им горизонтальные окружности, направляя сразу на всех, как делают это в кино.

— Не подходить! Я буду стрелять! Буду стрелять! — вопил он.

«Боевой — нереально, — лихорадочно думал Гуров, следя за пистолетным дулом, то и дело обращающимся в его сторону, — откуда ему взять? Да и для чего? Он ведь режиссер, а не гангстер. Травматика или пневмат — одно из двух. Одно из двух…»

Кроме взбесившегося режиссера, на трассе сейчас не было никого. Постовые попрятались за выстроенные машины, проезжающие, завидев неадекватного гражданина, резко тормозили, находясь еще на приличном расстоянии, а некоторые даже разворачивались и газовали в обратном направлении.

«Черт с ним! — Гуров вытащил из бардачка пистолет и засунул сзади за пояс брюк. — Двум смертям не бывать…»

Он вышел из машины и, подняв вверх руки, направился к Голубкову.

— Вадим Андреевич!

Тот резко повернулся к нему, направив дуло пистолета в грудь, и, срываясь на визг, нервно выкрикнул:

— Не подходить! Я стреляю! Стреляю!!

— Вадим Андреевич, успокойтесь, пожалуйста. Никто не причинит вам вреда. Вы видите — я безоружен. Даже руки поднял, чтобы вы были уверены, что я не сделаю вам ничего плохого. Давайте поговорим. Просто поговорим, хорошо.

— Нет! О чем? О чем мне говорить с вами? Все вы заодно. Вынюхиваете, подслушиваете, так и подыскиваете, к чему бы придраться. Ущемить в правах, задавить творческого человека.

— Никто не собирается ущемлять ваши права, Вадим Андреевич. Наоборот, я хочу защитить вас. Вы ошиблись, не справились. Это случается. Я помогу. Пойдемте, пойдемте со мной.

Гуров старался говорить мягко и успокаивающе, с теми гипнотизирующими интонациями, с какими говорят цыганки на вокзалах, предлагая незадачливым гражданам «погадать».

Голубков перестал кричать и теперь смотрел на полковника недоверчиво-вопросительно, как бы оценивая, чего ждать ему дальше.

— Вы не должны опасаться. Никто не причинит вам зла, — подходя все ближе, говорил Лев. — Я хочу просто поговорить.

Он приблизился почти вплотную к Голубкову, и дуло пистолета теперь упиралось ему в грудь.

Неотрывно глядя в глаза режиссеру и ни на миг не теряя его взгляд, Гуров мягко опустил правую руку, чтобы забрать пистолет, но движение разрушило гипнотические чары, и Голубков снова начал истерить:

— Нет! Нет!! Я буду…

Решив, что проявил уже достаточно мягкости, Лев начал действовать жестко. Не обращая внимания на крики, он резко отстранил от себя руки с зажатым в них пистолетом, направив дуло в сторону, после чего со всей силы ударил ногой по лодыжкам режиссера, сбив его с ног.

Голубков упал, пистолет вылетел у него из рук. Легким пинком отшвырнув оружие в сторону, Гуров быстро поднял его, осмотрел и пренебрежительно проговорил:

— Пневматика. Пустячок!

Тем временем окончательно потерявший самообладание режиссер сел на асфальте и залился слезами.

— Нет! Нет!! — размазывая сопли, приговаривал он. — Вы не смеете! Это несправедливо… так унижать… творческого человека…

Через полчаса движение на трассе полностью восстановилось, а Гуров и Голубков подъезжали к СИЗО. Теперь руки нервного режиссера были закованы в наручники, и непредсказуемых неожиданностей можно было не опасаться. Да и сам Голубков уже успокоился, больше не кричал и не плакал, всю дорогу просидев молча, угрюмо глядя себе под ноги.

Гуров остановил машину и заглушил двигатель, но выходить не спешил. Дело было закончено, и теперь он мог позволить себе немного расслабиться.

— Послушайте, Вадим Андреевич, — сказал он. — В целом все в этом деле мне понятно, почти не осталось «белых пятен». Но вот один вопрос так и остался загадкой. Зачем? Для чего убивать? Вы боялись, что Бойцов может выдать вас? Понимаю, это было бы очень неприятно. Но ведь даже в самом худшем случае вас обвинили бы только в хищениях. За это даже не всегда предусмотрена уголовная статья. Можно заплатить штраф, можно пойти на контакт со следствием, за что тоже полагаются определенные льготы. Стоит ли из-за меньшего терять большее? Из-за опасности быть обвиненным в хищении идти на убийство?

— Да? Да?! — с чувством заговорил Голубков, и в какую-то минуту Гуров даже испугался, что к нему вновь вернется недавняя истерика. — Меньшее? Не знаю. Для вас это, может быть, и меньшее, а для меня… Тот, кто побывал там, внизу, тот знает, что это такое. Вечная нехватка денег, вечная зависимость от всяких ублюдков, вечно в этой вони, в дерьме… Нет, это не меньшее. Штраф, вы говорите? А с чем бы я остался, заплатив этот штраф? Со своей чистой совестью? Да наплевать! Я всегда мечтал разбогатеть. Жить нормально, как все «белые» люди. Отдыхать на Мальдивах, ездить на хорошей тачке. На нормальной, дорогой тачке. И вот, в тот момент, когда мечта эта почти сбылась, вылезает какой-то ублюдок и начинает угрожать мне! Да провались! Убийство… какое это убийство? Так, гадину раздавил. Мерзкую.

— Значит, Бойцов все-таки собирался выдать вас? — спросил Гуров, довольный, что так точно угадал мотив.

— Еще как собирался! Гадина мерзкая! Когда проверки эти пошли, он пришел ко мне и сказал, что следаки принялись за нас, похоже, всерьез, и он собирается, типа, «явиться с повинной». Ему, мол, за чистосердечное признание и за то, что он всех нас тут заложит, хороший дивиденд полагается. Может легким испугом отделаться да строгим взысканием.

— Но вас это, конечно, не устроило?

— Да неужели! — возмущенно воскликнул Голубков. — Он, значит, тут отдыхать, чистенький, будет, а я за него нары греть? Не надо!

— Берестов знал о ваших планах убрать Бойцова?

— А на что ему? Он здесь вообще… Не очень-то он большую роль играл. Куда ему! Так только, свое руководящее «да» сказать да получить, что причитается. На это его хватало.

— Но ведь гранты, если я правильно понял, выбивал именно он.

— Это да. Что было, то было. Но выбить деньги — это только полдела. Он и выбивал-то их, между прочим, за счет моих же постановок. Кто у него в театре самый популярный режиссер? На кого ходит зритель? Вот то-то и оно. Этим он и оперировал, когда «в верхах» со своими нужными людьми разговаривал. Они ведь тоже за одни его красивые глаза подписать бумажку не могут, им основание нужно, а основание это — я.

— Ну а уж в плане того, как полученные деньги расходовать, вы, я думаю, и основанием были, и надстройкой, и всем прочим в совокупности.