Донна Леон - Неизвестный венецианец

Подъехали две полицейские машины, из каждой вышло по полицейскому в форме. Во дворе их встретил бригадир. За ним выступал Кола, сознавая важность минуты и чувствуя себя героем дня, хотя его до сих пор мутило от увиденного на пустыре.

– Это вы звонили? – спросил один из полицейских, вперив в бригадира стеклышки темных очков. Его круглое лицо лоснилось от пота.

– Да, – подтвердил бригадир, – у нас на задворках лежит мертвая женщина.

– Вы ее видали?

– Нет, – бригадир отодвинулся, жестом приглашая Колу выйти вперед, – вот он видел.

Полицейский кивнул. Напарник вытащил из нагрудного кармана форменной куртки синий блокнот с карандашом и изготовился записывать.

– Ваше имя? – Первый полицейский, в темных очках, смотрел теперь на мясника.

– Беттино Кола.

– Адрес?

– При чем здесь его адрес? – вмешался бригадир. – У нас там женщина валяется, мертвая.

Полицейский слегка нагнул голову и взглянул на бригадира поверх очков:

– Тем более она никуда не денется.

Затем, вновь повернувшись к Коле, повторил:

– Адрес?

– Кастелло, тридцать четыре пятьдесят три.

– Как давно вы здесь работаете? – Он кивнул в сторону скотобойни.

– Пятнадцать лет.

– В какое время вы прибыли сегодня на работу?

– В семь тридцать, как всегда.

– Что вы делали в поле? – От этих вопросов и оттого, что они записывали его ответы, у Колы появилось чувство, что его в чем-то подозревают.

– Я вышел покурить.

– Покурить? В такую жару? – Полицейский, похоже, решил выставить Колу идиотом или же лгуном.

– Имею право, – обиделся Кола. – Я всегда выхожу наружу, когда перерыв. А то внутри слишком воняет. – Последнее прозвучало настолько убедительно, что оба полицейских обернулись к скотобойне, а тот, что был с блокнотом, даже потянул носом воздух.

– Где она?

– Прямо возле изгороди. Она лежит под кустом, поэтому я не сразу ее заметил.

– Зачем вы к ней подходили?

– Я увидел туфлю.

– Увидели чего?

– Я увидел туфлю. В поле. А потом и вторую. Я подумал: может, они хорошие, может, моей жене будут по ноге. – Это была ложь. На самом деле он хотел продать эти туфли, но побоялся признаться перед полицейскими. Маленькая ложь, совсем невинная, но она стала первой в том потоке лжи, который суждено было услышать полиции об этих туфлях и о человеке, что лежал в кустах.

– И что же? – спросил полицейский, потому что Кола замолчал.

– Я и вернулся.

– Нет, прежде – Полицейский нетерпеливо тряхнул головой. – Когда вы увидели туфлю. Когда вы увидели ее. Что вы сделали потом?

Кола заговорил торопливо, желая, чтобы от него скорее отстали:

– Я поднял первую туфлю, а потом увидал вторую. Она лежала в траве, под кустом. Я потянул, я подумал, что она запуталась в траве, и дернул, и она снялась. – Он два раза судорожно сглотнул. – Туфля была на ноге, вот в чем дело.

– Вы долго там пробыли?

Теперь идиотом выглядел сам очкарик.

– Нет, нет! Нет, я сразу прибежал и сказал Бандителли, а он вызвал вас.

Бригадир в подтверждение этих слов кивнул.

– Что вы там делали? – снова спросил первый полицейский.

– Как что делал?

– Стояли? Курили? Роняли что-нибудь на землю?

Кола качнул головой.

Второй перевернул страничку блокнота, а первый приказал:

– Отвечайте на вопрос.

– Ничего я не делал. Я как увидал ее, так туфлю выронил и убежал.

– Вы трогали ее?

Кола взглянул на полицейского круглыми от изумления глазами:

– Нет, не трогал. Она же мертвая.

– Вы касались ее ноги, – сказал второй полицейский, заглядывая в свои записи.

– Нет, – отказался Кола, хотя и не помнил наверняка. – Я взялся за туфлю и снял ее. Зачем мне ее трогать?

Полицейские не удостоили его ответом. Первый повернулся и кивнул второму, который захлопнул и спрятал блокнот.

– Ладно, покажите, где она лежит.

Кола не двинулся с места, только молча качнул головой из стороны в сторону. Солнце подсушило его окровавленный фартук, вокруг него жужжали тучи мух. Он не замечал.

– Она там, на задворках, возле дыры в сетке.

– Я хочу, чтобы вы проводили нас туда, – сказал первый полицейский.

– Я объяснил вам, где это, – вдруг почти закричал Кола.

Полицейские многозначительно переглянулись, как бы говоря друг другу, что сие упрямство достойно приобщения к делу, однако вслух ничего не сказали, повернулись и пошли за угол.

Был полдень. Солнце поднялось в зенит и жарило прямо в полицейские макушки. Их головы взмокли под плоскими форменными фуражками, пот струился за шиворот. Обогнув здание скотобойни, они увидали дыру в заборе и направились туда. Пять или шесть человек рабочих, в таких же заляпанных кровью, как и у Колы, передниках, сбились в кучу у черного хода скотобойни. Они во все глаза таращились на полицейских и вполголоса переговаривались. Миновав зевак, те пролезли в дыру, свернули налево, где рос густой высокий кустарник, и остановились немного поодаль, чтобы осмотреться. Зная, чего им искать, они сразу заметили ступню, которая торчала из-под нижних ветвей. Обе туфли валялись перед ней.

Затем они стали медленно приближаться, смотря себе под ноги, чтобы не наступить в лужу и не затоптать следов, которые, возможно, оставил преступник. Возле туфель один из полицейских, тот, что был в темных очках, опустился на колени и рукой раздвинул высокую, по пояс, траву.

Тело лежало навзничь, с ногами, по-лягушачьи согнутыми в коленях. Полицейский подвинулся ближе, стал приминать траву вокруг, обнажая бритую голень. Затем, сняв очки, он заглянул дальше, в тень, оглядывая мускулистые длинные ноги, крепкие костлявые колени, красные кружевные трусы под красным платьем, подол которого закрывал лицо…

– Вот черт! – вдруг воскликнул он и отдернул руки. Трава вновь распрямилась.

– Что такое? – удивился напарник.

– Да это мужик!

Слух о том, что в Маргере обнаружили мертвого трансвестита с проломленной головой и разбитым до неузнаваемости лицом, должен был вызвать переполох даже среди видавших виды венецианских полицейских, особенно в августе, когда от жары даже преступникам лень пошевелиться и кроме ограблений и взломов от них ничего не дождешься. Но сегодня всех занимала другая сенсационная новость, что с утра будто шаровая молния промчалась по коридорам и кабинетам квестуры [1]: Мария Лукреция Патта, жена вице-квесторе [2]Джузеппе Патты, в это воскресенье, после двадцати семи лет совместной жизни, оставила своего мужа и отправилась в Милан, где поселилась в квартире – и здесь каждый рассказчик нарочно делал паузу, чтобы затем поразить слушателя словно бомбой, – Тито Бурраски, отца-основателя и главного дельца итальянской порнографической киноиндустрии.