Сергей Высоцкий - Крутой поворот. Повести

Гаврилов даже охнул от изумления. Его голова, которую он привык видеть всегда голой и блестящей, вся заросла густыми темными волосами. Ни единой сединки. От этого лицо у Василия Ивановича показалось Гаврилову еще больше осунувшимся. Но молодым.

- Удивляйся, удивляйся, - проворчал Василий Иванович, перехватив удивленный взгляд Гаврилова. - Бритву-то дома забыл, не идти же ради нее такую дорогу. А приятель предлагал свою - да разве это бритва… От моих волос на ней зазубрины…

- Ну что, Парасковья, погреемся мал мала? - весело сказал он матери Гаврилова и стал дуть на окоченевшие пальцы. Потом он развязал узел обледеневшей веревки, которой были связаны покрытые изморозью доски, и сказал Гаврилову:

- Давай, Петруша, на пять кучек раскладывай. Все, что помельче, - в одну. И щепки туда же. Это бабке Анастасье. Чтоб ей не надрываться, не колоть…

- Это почему же на пять? - сурово спросила мать.

Василий Иванович вздохнул, но промолчал.

- Почему же на пять? - повторила мать с укором.

- А может, и в нем проснется человеческое-то? Может, проснется… - не очень уверенно ответил Василий Иванович.

- Проснется, когда подыхать будет.

- Да не могу я так, Прасковья, не могу, - уже тверже сказал Василий Иванович. - Все-таки человек он!

На кухню уже пришли и Анастасия Михайловна, и Валентина Петровна, и Зойка. Не было одного только Егупина. Анастасия Михайловна сидела на табурете в засаленном ватнике. Лицо у нее отекло и было словно неживое. Все молча смотрели, как Гаврилов раскладывал доски по кучкам.

- А к этому-то что не зашла? - спросил Василий Иванович Валентину Петровну.

- Неужто надо было? - встрепенулась та и посмотрела на Василия Ивановича удивленно. - Ему-то зачем?

Василий Иванович только рукой махнул и сказал Гаврилову:

- Стукни в дверь, Петруша!

Гаврилов нехотя поднялся с коленей и посмотрел на мать. Мать молчала. Тогда он пошел по коридору в самый конец, к двери, что была рядом с парадной лестницей. Там жил Егупин. Гаврилов подергал большую бронзовую ручку на обитой черным дерматином двери. За дверью что-то прошелестело, потом упало на пол, покатилось. Не то банка, не то кастрюля.

- Кто там? - раздался похожий на карканье голос.

Мать называла Егупина гнусавым.

- На кухню просят, - буркнул Гаврилов и прислушался: интересно, что это там упало у Егупина? Наверное, банка со сгущенкой.

- Зачем это на кухню? - снова каркнул Егупин. - И кому я там понадобился?

- Дрова там Василий Иваныч привез…

- Приду сейчас, сейчас, мальчик, - заторопился Егупин.

Гаврилова так и передернуло от этого «мальчика». Сколько он помнил, Егупин всегда называл его «мальчиком», а Зойку - «девочкой». Видно, имен никогда не старался запомнить.

Гаврилов не уходил от двери, ждал. Наконец дернулась большая ручка, на Гаврилова пахнуло теплом и жареным хлебом (оттуда всегда пахло жареным хлебом), высунулась голова Егупина.

- Ты здесь еще? - спросил Егупин, вглядываясь в темноту коридора. - Зачем ждешь? Я же сказал - иду.

Он вышел закутанный в длинную, до пят, шубу, с большим, шалью воротником и в черной камилавке. Шубу эту, говорила мать, Егупин выменял на банку сгущенки у жившего на третьем этаже профессора. Егупин запер дверь ключом и двинулся на кухню. Гаврилов пошел следом.

Войдя на кухню, Егупин прокаркав: «Мое почтение», но ему никто не ответил. Василий Иванович сказал тихо Гаврилову:

- Петруша, стань-ка лицом к стене, разгадывать будешь.

Гаврилов послушно повернулся к стене. Облокотился на нее. Стена была холодная, словно лед.

- Эту вязаночку и разыгрывать не будем, - сказал Василий Иванович, повертываясь к Анастасии Михайловне. - Эту вязаночку я вам снесу. Здесь дощечки-то помельче. Вам сподручнее топить будет.

- Спасибо, батюшка! - еле слышно вымолвила Анастасия Михайловна. - Спаси тебя господь, родимый.

- Ну а теперь за тобой очередь, Петруша. Кричи: кому эту кучку?

У Гаврилова вдруг сжалось сердце и бешено застучало в висках. Ему почудилось, что он сложил только четыре кучки, а не пять, как велел Василий Иванович. Только четыре. Ну. конечно, четыре! Он же не имел в виду Егупина. Это Василий Иванович хотел, а он не хотел и разложил дрова на четыре кучки, и никто не заметил этого. Просто не обратили внимания! И теперь кому-то не достанется. И может, им с матерью не достанется. Первую надо назвать себе! Обязательно себе. Мало ли что там случится! Он даже задохнулся от волнения.

- Ну что ж ты, Петруша! Думай не думай, три рубля не деньги, - поторопил его Василий Иванович.

Но слова застряли у Гаврилова в горле. Он почувствовал, что сейчас зарыдает, и, сделав над собой усилие, выдохнул:

- Вам! - И стало ему сразу легко и свободно.

- Ух ты! - сказал с восхищением Василий Иванович. - А эту?

- Эту… Валентине Петровне…

- Эту… - Он на мгновение запнулся, считая, сколько уже назвал, и тут же выпалил - Эту нам с мамой!

Он не мог, нет, никак не мог назвать Егупина. Это было б противоестественно, невозможно. Это было бы предательством по отношению к матери. И он не назвал его имени. И был горд. И совсем не стыдился этого.

- Ну вот и молодец! - с облегчением сказал Василий Иванович. - А эта, выходит, вам, - обратился он к Егупину, не называя его ни по имени, ни по отчеству. - Погреемся, бабоньки! От досок-то тепла больше будет, чем от книжек…

В этот день, впервые за многие недели, Гаврилов лег в постель раздевшись. В комнате было тепло. Буржуйка раскалилась докрасна, и мать долго сидела перед ней, не решаясь лечь спать. Боялась угару, боялась, как бы не загорелось что.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Он хорошо помнил то утро в декабре, когда открыл на кухне кран, а вода не пошла. Это случалось и раньше, и приходилось ходить на первый этаж, брать воду в квартире у татарки-дворничихи. Но в то утро воды не было и на первом этаже. Ее больше совсем не было. Просто замерзли трубы в холодном, неотапливаемом доме.

Гаврилов шел и все вспоминал, и вспоминал тот холодный, невыносимо холодный год, и моментами ему вдруг начинало казаться, что вокруг сугробы да вьюга, и везет он с Невы на саночках ведро с водой, а вода расплескивается, намерзая на веревке, которой привязано ведро к саням, на самих санях, и Гаврилову до слез жаль воды, так трудно она ему досталась. Гаврилова начинало знобить от этих воспоминаний, и он пытался думать очем-нибудь другом, но не мог.

Неожиданно громко хлопнула дверь, из большого дома стремительно выскочил хохочущий парень, рослый, широкоплечий, он чуть не сбил Гаврилова с ног. За парнем выскочила рослая девушка с прутиком в руке. От неожиданности Гаврилов инстинктивно схватился за парня, и глаза их встретились. Это был «Гешук Отбившийся от рук».

- Петька! - заорал Гешук. - Моряк - с печки бряк! Вот это номер!