Алексей Макеев - Очень большие деньги

– Извините, – сказал он. – Не помню. Я ведь не Глумов.

Лицо женщины странным образом дернулось – было непонятно, рассмеется она сейчас или вспылит. Глумов посмотрел на автомобиль, из которого эта красотка только что вышла. «БМВ» темно-вишневого цвета, совсем новый, – значит, дела идут неплохо – и номера московские. Следовательно, она точно не «оттуда», хотя это еще не гарантия безопасности.

– Да ладно! – со смехом сказала женщина. – Мне-то уж ты можешь не врать.

Она вдруг обернулась к молодому человеку и голосом верховной жрицы распорядилась:

– Ступай наверх и скажи, что я через пять минут буду! И больше ни слова! Я имею право на пять минут личной жизни!

Молодой человек мышкой проскользнул мимо Глумова и исчез за зеркальной дверью. Женщина приблизилась к Глумову почти вплотную. От нее пахло дорогими духами. Морщинки в уголках накрашенных губ были почти незаметны.

– Признавайся, Глумов! Я все равно тебя не выдам. Как-никак, а ты был моей первой настоящей любовью… Вот она, ирония судьбы! Оказывается, человек, по которому я сохла, из-за которого плакала ночами, меня напрочь не помнит! Понятно, все вы, джентльмены удачи, такие. Женщины для вас – игрушки, которыми вы не дорожите.

– Не понимаю, о чем вы? – уже с досадой сказал Глумов. – С чего это вы взяли, что я – джентльмен удачи?

– Да это у тебя на лице написано! – радостно объявила женщина. – В молодости ты был красивый лихой бандит. Тебе и самому нравилось быть бандитом, признайся? В те времена быть бандитом было модно, престижно, и у тебя это здорово получалось. Теперь, правда, кое-что изменилось. Тебя трудно представить в подворотне с кастетом. Я бы сказала, что в тебе появился европейский лоск. Ты заделался авантюристом международного масштаба, я угадала?.. Ладно, не буду тебя томить. Помнишь Славика Перепечко? Вы иногда у него собирались, пили водку, деньгами сорили, пыль друг другу в глаза пускали. Молодые, здоровые и глупые. Решили, что мир отныне будет жить по вашим понятиям…

От неожиданности Глумов совсем забыл, что говорил раньше. Он напряг память и неуверенно проговорил:

– Ну, был такой – Славик Перепечко, помню… Угрястый такой, папаша у него какая-то шишка был – в сельхозкооперации, что ли… Себе на уме был пацан. Мы еще тогда гадали: не стукач ли он? Но вроде доказательств не было, а потом…

– Вспомнил все-таки! – торжествующе воскликнула женщина. – А говорил, не Глумов, не Глумов!.. Как я могла обознаться? Говорю же, без ума от тебя была. Да ты не бойся, если ты здесь инкогнито, я тебя не выдам по старой дружбе. Я не стукачка. Да и Славик стукачом не был, зря вы на него думали.

– А тебе откуда знать? – с досадой бросил Глумов, который злился на свой длинный язык и на эту настырную бабу, которая, похоже, действительно знала его как облупленного. – Ты девочка по вызову, что ли? Братву обслуживала?

Зеленоватые глаза женщины потемнели. Но она сдержалась и холодно ответила:

– Я – Маша Перепечко, младшая сестра Славика. Между прочим, в былые времена ты был куда галантнее, даром что бандит. Никто из братвы меня ни разу и пальцем не тронул. Я совсем молоденькая была тогда, семнадцатилетняя дура. Мне ведь и вправду казалось, что все вы настоящие герои и хозяева жизни. А ты для меня вообще был эдакой звездой. Хорошо, вовремя опомнилась. Теперь у меня рекламное агентство, я процветаю, у меня муж – известный художник, я работаю с зарубежными фирмами. Передо мной весь мир. Страшно подумать, что было бы, если бы я связала свою судьбу с кем-нибудь из вас!

– Если страшно, какого черта ты меня окликнула? – мрачно сказал Глумов.

– Старая любовь не ржавеет, – засмеялась Маша Перепечко. – А ты не рад?

– Радости полные штаны, – проворчал Глумов. – Особенно если учесть, что я не помню никакой младшей сестры. Ты не обижайся, не до того тогда было… А где сейчас Славик?

Мария презрительно покривила губы.

– Где? На кладбище лежит. Лет восемь уже. Погиб в перестрелке с ОМОНом. Пал, так сказать, смертью героя… Отец с матерью на год его пережили. Дом, где мы жили, давно снесли. Вот так, Глумов…

Она нетерпеливо постукала носком туфельки об асфальт.

– Ну ладно, мне бежать надо, – сказала она весело. – Ты знаешь что? Ты позвони мне. Вот тебе моя визитка, тут все написано. Позвони обязательно! Мне очень хочется с тобой встретиться, поболтать, посмотреть на тебя… Ну ладно, до встречи!

И она решительным неженским шагом вошла в сверкающие двери рекламного агентства.

Глумов посмотрел на свое отражение в стекле, потом на визитную карточку, зажатую в ладони, и подумал:

«Как в кино. Я приехал черт знает откуда, с края света. А она меня все еще любит. А у нее муж. А может, это и к лучшему? Все-таки еще один вариант. Поживем – увидим».

Ночь выдалась не самая удачная, чтобы путешествовать. На ветровое стекло то и дело брызгал дождь. Как-то особенно тоскливо завывал ветер, и в свете фар катились по шоссе опавшие мокрые листья. Даже никогда не унывающий Крячко был молчалив и только курил сигарету за сигаретой, наполняя салон ядовитым голубым дымом. Гуров, однако, как будто не замечал этого, погруженный в свои думы.

С того дня как они со Стасом навестили Живаева, бывшего бандита, а ныне честного предпринимателя и несчастного инвалида, прошла неделя. В своих поисках человека, напавшего на сержанта милиции, Гуров с Крячко не продвинулись ни на шаг. Те надежды, которые Гуров возлагал на допрос Живаева, не оправдались. Человек, звонивший в квартиру Живаева, сразу же испарился, словно был не человеком, а бесплотной тенью. Оба милиционера, дожидавшиеся возле дома, не успели его даже запомнить. Рукавишников, правда, подтвердил, что отдельные граждане в подъезд заходили, а некоторые и выходили оттуда, но поскольку приказа наблюдать за ними не было, то он этим и не занимался. А Живаев наотрез отказался признать, что гость приходил именно к нему. Он твердил одно и то же: «Ошиблись дверью», и сдвинуть его с этой позиции было невозможно. Гуров был зол и на себя, и на Живаева, и на нерасторопных коллег, но поделать ничего не мог. Единственным положительным моментом во всей этой истории было лишь сообщение из больницы, что состояние Личутина немного улучшилось, но никакой заслуги ни Гурова, ни Крячко в этом, конечно, не было.

Подозрительное поведение Живаева и странные обстоятельства, свидетелями которых они стали, подвигли Гурова установить наблюдение за любителем животных, но пока эта акция также не принесла никаких результатов.

В руках у сыщиков не осталось буквально ничего, кроме фамилии в паспорте, которую запомнил Рукавишников, и номера все того же паспорта, да и то у Гурова не было полной уверенности, что молодой милиционер правильно все запомнил. Во всяком случае, толку от этих данных было немного – практически ноль. По городу были распространены словесные портреты преступников, но выйти на их след не удалось. И лишь сегодня наконец что-то забрезжило. Причем информация пришла, как часто это бывает, совсем не оттуда, откуда ее ждали.