Луиза Пенни - Смертельный холод

– Да, вы правы, но с чакрами дело другое. Я сама обучаю методу медитации посредством чакр. Научилась этому у него. – Она показала на постер, в который вторгся Бовуар. – В Индии. Это метод достижения равновесия внутри и снаружи. Тело имеет семь центров. От вашего затылка до… мест, которые обычно не упоминаются. У каждого свой цвет, и, когда они согласованны, вы уравновешенны. Если вам интересно, приходите ко мне на занятия. Кстати, урок вот-вот должен начаться.

Она рывком поднялась с подушки и встала на ноги. Гамаш тоже поднялся, но не так изящно. Матушка направилась к двери, спеша выпроводить их. Гамаш остановился и присмотрелся к буквам на стене.

«Клеймите беспокойство и познайте, что Я Бог».

– Это прекрасно, – сказал он. – Что-то знакомое.

Кажется, Матушка помедлила, прежде чем ответить:

– Это из Исаии.

– Вы назвали ваш центр «Клеймите беспокойство». Взяли эти слова оттуда? – Он кивнул в сторону стены.

– Да. Меня немного смущает, что у меня на стене висит христианское изречение, но мы живем в обществе, где есть представители разных религий. Люди, приходящие сюда заниматься йогой и медитировать, исповедуют самые разные верования. Есть христиане, есть иудеи, есть буддисты, некоторые больше склоняются к индуистским учениям. Мы берем из каждой веры то, что для нас ценно. Мы здесь не догматики.

Гамаш обратил внимание, что из ее уст это звучало как благо, тогда как из уст Си-Си – как пародия.

– И хотя Исаия – ветхозаветный пророк, вы все же не сидите на крючке христианства. – Гамаш улыбнулся. – А почему вы выбрали именно эту цитату?

– Потому что это изречение близко к буддистскому представлению, согласно которому чем мы тише и спокойнее, тем мы ближе к Богу, – сказала Матушка. – Прекрасная мысль.

– Воистину прекрасная, – без малейшего лукавства согласился Гамаш. – Тишина и спокойствие. – Он отвернулся от надписи на стене и заглянул в глаза пожилой женщины. – И никакого волнения.

Матушка не промедлила ни секунды:

– И никакого волнения, старший инспектор.

– Merci, Madame.

Гамаш дотронулся до руки Бовуара, направляя его к двери. Бовуар даже куртку на себе не застегнул – выскочил на холодный вечерний воздух, словно нырнул в ледяной горный ручей. Он зашелся в кашле от холодного воздуха, попавшего в легкие, но ему было все равно. Он наконец-то возвращался в свое привычное состояние.

– Дай-ка мне ключи. – Гамаш протянул руку, и Бовуар без возражений отдал ему ключи. – Ты не заболел?

Бовуар уселся на пассажирское сиденье:

– Я здоров. Но это место, эта женщина…

Он повел усталой рукой вокруг головы. Тошнота все еще мучила его, и он надеялся, что удастся сдержать ее до возвращения в гостиницу. Но его ожидания не оправдались.

Пять минут спустя Гамаш придерживал голову Бовуара, согнувшегося у обочины дороги, а того рвало с кашлем пополам, и он проклинал эту женщину и ее приторное клаустрофобное спокойствие.

– Со мной все будет в порядке, – пробормотал Бовуар, который выглядел страшнее смерти.

– В конечном счете – не сомневаюсь, – сказал Гамаш.

Он практически внес Бовуара в гостиницу, поднял по лестнице и занес в номер. Там он помог Бовуару раздеться, напустил воду в ванну, и наконец чистый и разгоряченный Бовуар улегся в большую удобную кровать с мягкими фланелевыми простынями и одеялом из гагачьего пуха. Гамаш взбил ему подушки, натянул одеяло по самый подбородок, чуть не спеленал его, как младенца. Поставил рядом с кроватью поднос с чаем и крекерами.

Ноги Бовуара покоились на грелке с горячей водой, завернутой в шарф, и тепло медленно распространялось от замерзших ног вверх по дрожащему телу. Бовуар в жизни не чувствовал такого недомогания и такого облегчения.

– Ну что, лучше стало?

Бовуар кивнул, стараясь не стучать зубами. Гамаш приложил к его лбу холодную большую ладонь, задержал на секунду, заглянул в лихорадочно блестевшие глаза.

– Принесу тебе еще одну грелку. Ты не против?

– Да, пожалуйста.

Бовуар чувствовал себя трехлетним ребенком, он болел и умоляюще заглядывал в сильные, уверенные глаза отца. Несколько минут спустя Гамаш вернулся еще с одной грелкой.

– Она меня сглазила, – сказал Бовуар, сворачиваясь калачиком вокруг грелки и нимало не печалясь, что становится похож на маленькую девочку.

– У тебя грипп.

– Эта Матушка сглазила меня – напустила на меня грипп. Ой, вы не думаете, что она меня отравила?

– Это грипп.

– Птичий?

– Человечий.

– Или атипичная пневмония. – Бовуар попытался подняться. – Я умираю от атипичной пневмонии?

– Это грипп, – сказал Гамаш. – Мне нужно уйти. Вот тебе сотовый, вот чашка чая. Здесь корзинка для мусора. – Он показал Бовуару оцинкованное ведерко, потом поставил его на пол рядом с кроватью. Его мать, когда он болел маленьким, называла это «рыгательница», хотя оба знали, что отрыжка здесь ни при чем. – А теперь успокойся и усни.

– Когда вы вернетесь, я буду уже на том свете.

– Мне тебя будет не хватать.

Гамаш разгладил на Бовуаре помятое одеяло, снова потрогал его лоб и вышел на цыпочках. Бовуар уже спал.

– Как он? – спросил у Гамаша Габри, когда тот спустился по лестнице.

– Спит. Вы здесь еще побудете?

– Специально останусь.

Гамаш надел куртку и остановился на пороге:

– Холодает.

– Снег перестал. Я слышал, завтра ожидается до минус двадцати.

Они оба выглянули за дверь. Солнце давно уже село, и пруд с деревьями был освещен фонарями. Несколько человек выгуливали собак, кто-то катался на коньках. Из бистро лился гостеприимный свет, дверь то открывалась, то закрывалась – жители приходили на вечерний пунш.

– Должно быть, пять часов, – сказал Габри, кивая на деревенский луг. – Рут. Почти как живая.

Гамаш оставил тепло гостиницы и поспешил через луг. Он хотел было поговорить с Рут, но решил не делать этого. Что-то в этой женщине настораживало, остерегало от разговора походя. Да и вообще от любого разговора. Снег поскрипывал под его ногами – явный признак того, что температура падает. У Гамаша было такое ощущение, будто он идет через облако в тысячи крохотных иголок, вонзающихся ему в щеки. Глаза у него слезились. Он с сожалением прошел мимо бистро. А ведь он собирался каждый вечер сидеть в бистро, потягивать потихоньку выпивку, просматривать свои записи, разговаривать с местными жителями.

Бистро было его тайным оружием в выслеживании убийц. Не только в Трех Соснах, но и во всех городках и деревнях Квебека. Сначала он находил удобное кафе, бар или бистро, а потом уже – убийцу. Потому что Арман Гамаш знал что-то такое, о чем большинство его коллег и не догадывались. За каждым убийством стоят чисто человеческие мотивы. Как за убийцей и за убитым. Говорить об убийстве как о чем-то чудовищном, из ряда вон выходящем – значит давать убийце несправедливое преимущество. Нет. Убийцы – те же люди, и за каждым убийством стоят человеческие эмоции. Да, конечно, перекореженные. Извращенные и уродливые. Но эмоции. И настолько мощные, что заставляют человека совершить преступление.