Алексис Лекей - Дама пик

Он задрожал всем телом. Ему было так страшно, что он был способен на что угодно.

– Брось пистолет! – заорал Мартен.

– Не могу, – пробормотал бандит, и тут желтая струйка мочи появилась из-под майки и стекла вдоль ноги.

– Давай, давай, палец за пальцем. Сначала сними со спуска указательный.

– Ты меня убьешь.

– Хотел бы – давно бы уже убил. Сконцентрируйся на указательном пальце.

Бандит послушался, и его указательный палец высвободился из металлической скобы.

– Отлично. Теперь переходим к среднему. Вытягивай его вперед.

Средний палец оторвался от рукоятки и напрягся. Теперь тяжелый пистолет висел только на большом и безымянном пальцах.

– Молодец. Теперь разжимай последние два пальца.

Оружие полетело вниз и приземлилось с глухим стуком.

– Ложись на живот, – скомандовал Мартен, за спиной которого всхлипывала Жослин.

На лице сутенера промелькнуло выражение облегчения. Все кончилось. Его кровавое бегство завершилось. Теперь можно отдохнуть. Сожаления появятся позже. Он плюхнулся в кровь, разбавленную мочой, и завел руки за спину, не дожидаясь приказа Мартена. Мартен встал, продолжая держать его под прицелом. Толкнув ногой, отшвырнул подальше “магнум” бандита, потом защелкнул наручники.

Среда, три часа дня

Мать Перрона лежала связанная на кровати в маленькой спальне. На первый взгляд ее состояние не вызывало опасений. Мартен развязал старуху, потом дал воды и стал массировать запястья и щиколотки.

– Мой сын умер, – произнесла она тихим, но твердым голосом.

Он кивнул.

– Мы с ним не часто виделись, – добавила она. Мартен не знал, что сказать. Не говорить же ей, что сын совершил самоубийство. Он понял это, когда увидел большое зеркало на площадке перед вторым этажом точно напротив комнаты, где спал Носик Янкелевич. Тот из кровати увидел поднимающегося Перрона, и ему ничего не стоило всадить бывшему мужу Жослин между глаз пулю сорок четвертого калибра.

Часом позже в лесном домике собралось много народу. Скорая помощь, парижские полицейские, в том числе Фурнье и Руссель, жандармы, которые и не думали отказываться от своего законного права на предварительное расследование, и даже прокурор Республики.

Фурнье сначала совсем скис, случившееся могло очень дорого ему обойтись, а потом встряхнулся, услышав рассказ Мартена, излагавшего события на свой лад.

Мартен взял все на себя. Лоретта Вейцман была его приятельницей, и он случайно узнал, что она лечила Перрона. Тогда он навестил Перрона, и тот рассказал ему свою историю. Когда Перрон отправился в карательную экспедицию, он согласился взять с собой Мартена. Последний никак не мог поставить в известность начальство, поскольку не знал, куда его приведет Перрон.

Прокурора одолевали более чем серьезные сомнения. Он никак не мог понять, каким образом два опера, один из которых почти уволен, а другой временно отстранен от работы, смогли довести это расследование до успешного конца. Или до почти успешного, если вспомнить о смерти Перрона. С другой стороны, изложенная Мартеном история была хороша тем, что закрывала много белых пятен и выводила из-под удара полицию… Перрон был опером депрессивным, кто бы спорил, но абсолютно честным. А теперь он погиб на боевом посту и, значит, заслужил все почести.

Мешок, в котором лежало семьсот тысяч евро, окончательно развеял последние сомнения прокурора.

– Не знаю, что ты наворотил, но в результате мы вполне прилично выпутались, – сказал Фурнье Мартену, как только они остались наедине. – Хотел бы я понять, как здесь оказались бабки. Если они были у них, на фиг они торчали в этой норе?

– Поди знай, – ответил Мартен.

– Проблема в том, что Жослин и Янкелевич живы и могут заговорить.

– Кто поверит в то, что деньги принесли мы с Перроном?

– Да, конечно… И все же… Обязательно было оставлять Янкелевича в живых? – в лоб спросил Фурнье.

– Будь Янкелевич в штанах, он бы не так остро ощущал свою беспомощность и, как полагается придурку мачо, попытался бы рискнуть. Но он был голый, и это спасло его шкуру.

– Никто бы не возражал, если бы мы нашли его приконченным. После того, что он сделал с Перроном…

– Знаю. Но если хочешь знать мое мнение, лучше было оставить его в живых. Пресса не сможет утверждать, будто мы заставили замолчать свидетеля, способного обвинить опера. Все журналисты накинутся на преступную пару года. Она покажется им гораздо вкуснее истории оборотня в погонах. К тому же Жослин очень фотогенична.

– Вот сука! – воскликнул Фурнье, предвосхищая единодушную реакцию общественного мнения на ближайшие недели.

Мартен прикрыл глаза, и Фурнье не сразу понял, что тот заснул.

Его доставили в ближайшую больницу, а в конце дня перевели в ту парижскую клинику десятого округа, из которой он утром сбежал.

Франсис изменяет ей, возможно – нет, наверняка, – но он, скорее всего, не солгал и даже ничего не умолчал, рассказывая свою историю. Франсис в роли следователя… Сама мысль об этом вызывала смех. Единственный найденный Царем-Вороном способ как можно быстрее завести историю с внутренним расследованием в тупик. Но, вовлекая Франсиса, он решал еще одну задачу – зацепить ее.

Намеки, не до конца сформулированные просьбы… Все приобретало ясный смысл. Франсис был лишь посланником, невинным, как младенец.

У Царя-Ворона отличная интуиция, и он быстро догадался о ее способностях, которые можно поставить себе на службу. При этом он, вероятно, знал о ней гораздо больше, чем сказал. Те, кто работали на него, могли сопоставить факты так, как это не под силу ни одной полиции мира, и шаг за шагом реконструировать ее кровавый путь. Он хотел использовать ее и нисколько ее не опасался. Учитывая связи Царя-Ворона, она была полностью в его власти.

Она взяла мобильник и набрала закрытый номер, который ей дал председатель. Попала на автоответчик и несколько секунд проговорила в пустоту, а потом повесила трубку.

Телефон зазвонил меньше чем через минуту.

– Тоже буду очень рад увидеться с вами, моя дорогая, – произнес он, не потрудившись представиться. – Когда вы свободны?

– Сегодня вечером?

– В одиннадцать. Крепко целую.

В трубке воцарилась тишина.

Она задрожала от возбуждения.

Когда умер отец, ей было шестнадцать. Сосед и друг отца Освальдо Лернер, внук эмигрантов из Германии, богатый землевладелец, стал ее опекуном. Он был старше лет на сорок. Через два года он на ней женился, чтобы при содействии семейного нотариуса прикарманить унаследованное ею состояние.

У Лернера было четверо сыновей, и все они влюбились в нее. После свадьбы Пабло, старший сын, стал ее любовником. Через полгода он погиб: несчастный случай с лошадью, такой же, как с ее отцом.