Ю Несбё - Призрак

Нюбакк приподнял руку с кольцом и улыбнулся:

— Было? Разведены?

Харри выругался про себя. Почему людям так необходимо разговаривать? Разведен? Естественно, черт возьми, разведен. Разведен с той, которую любил. С теми, кого любил. Харри кашлянул.

— Ну да, конечно разведен, — сказал Нюбакк.

Харри повернулся. У дверей стоял сутулый человек в синем лабораторном халате и исподлобья смотрел на него. Длинная темная челка спадала на бледный, почти белый высокий лоб. Глаза посажены глубоко. Харри даже не слышал, как тот вошел.

— Это Мартин Пран, один из наших лучших исследователей, — представил его Нюбакк.

Человек больше всего был похож на звонаря из «Собора Парижской Богоматери».

— Итак, Мартин? — продолжил Нюбакк.

— То, что вы называете «скрипкой», не героин, а вещество, похожее на леворфанол.

Харри записал название.

— И это вещество…

— Опиоидная ядерная бомба, — вставил слово Нюбакк. — Сильнейший обезболивающий эффект. В шесть или восемь раз сильнее морфина. В три раза сильнее героина.

— Правда?

— Правда, — сказал Нюбакк. — И действие длится в два раза дольше, чем действие морфина. От восьми до четырнадцати часов. Если ты проглотишь три миллиграмма леворфанола, наступает состояние общего наркоза. Внутривенно достаточно половины этой дозы.

— Ммм. Опасная штука.

— Ну, не настолько опасная, как может показаться. Правильные дозы чистых опиоидов, таких как героин, не разрушают тело напрямую. Жизнь разрушает прежде всего зависимость.

— Да неужели? Героинисты этого города мрут, как мухи.

— Да, но прежде всего по двум причинам. Первая: они употребляют героин, смешанный с другими веществами, которые превращают его в настоящий яд. Если, к примеру, смешать героин и кокаин…

— Спибдол, — сказал Харри. — Джон Белуши.

— Да покоится он с миром. Вторая причина смертности от героина — это то, что он мешает дыханию. Если вколешь слишком большую дозу, то ты просто перестанешь дышать. А по мере того как растет твой порог восприятия наркотика, ты постоянно увеличиваешь дозу. Но вот что интересно в случае с леворфанолом: это вещество совершенно не мешает дыханию. Разве не так, Мартин?

Звонарь кивнул, не поднимая глаз.

— Ммм, — сказал Харри, глядя на Прана. — Сильнее героина, более длительный эффект, к тому же меньше шансов умереть от передозировки. Похоже на наркотик мечты?

— Зависимость, — пробормотал Звонарь. — И цена.

— Простите?

— Мы видим это по пациентам, — вздохнул Нюбакк. — Они впадают в зависимость на раз-два. — И он щелкнул пальцами. — Но для больных раком тема зависимости не важна. Мы используем разные медикаменты и наращиваем дозу согласно плану. Наша цель — профилактика боли, а не борьба с ней. А леворфанол дорого и производить, и импортировать. Может быть, именно поэтому мы не видим его на улицах.

— Это не леворфанол.

Харри и Нюбакк повернулись к Мартину Прану.

— Его модифицировали. — Пран поднял голову, и Харри показалось, что глаза его засверкали, как будто за ними только что зажглась свеча.

— Как? — спросил Нюбакк.

— Для того чтобы выяснить это, потребуется время, но на первый взгляд кажется, что молекулы хлора заменены молекулами фтора. И возможно, эта модификация не так уж и дорога в производстве.

— Боже, — недоверчиво произнес Нюбакк. — Мы говорим о Дрезере?

— Может быть, — сказал Пран с почти неуловимой улыбкой на губах.

— О небеса! — воскликнул Нюбакк, восторженно почесывая затылок обеими руками. — Значит, мы говорим о произведении гения. Или об огромном везении.

— Эй, ребята, я что-то не совсем понимаю, — сказал Харри.

— О, простите, — спохватился Нюбакк. — Хайнрих Дрезер изобрел аспирин в тысяча восемьсот девяносто седьмом году. А потом стал работать над модификацией своего изобретения. Для этого много не надо: заменил молекулу здесь, молекулу там, и — опа! — она приклеивается к другим рецепторам человеческого тела. Через одиннадцать дней Дрезер открыл новое вещество. Оно продавалось как лекарство от кашля вплоть до тысяча девятьсот тринадцатого года.

— И это вещество…

— Название его походило на слово «героиня».

— Героин, — догадался Харри.

— Правильно.

— Что насчет оболочки? — спросил Харри у Прана.

— Она называется защитной оболочкой для дражирования, — с кислой миной произнес Звонарь. — А что насчет нее?

Лицо его было повернуто к Харри, а глаза смотрели в другую сторону, в стену. Как зверь, загнанный в угол, подумал Харри. Или как стадное животное, не желающее принимать вызов зверя, глядящего ему прямо в глаза. Или просто как человек с немного более острыми, чем у остальных, социальными проблемами. Но и еще кое-что привлекло внимание Харри, что-то в его позе: он весь казался каким-то перекошенным.

— Дело вот в чем, — сказал Харри. — Криминалисты считают, что коричневые вкрапления в вещество — это кусочки толченой оболочки. И что такую же, э-э, защитную оболочку вы используете здесь, в Онкологическом центре, при производстве метадона в таблетках.

— И что? — быстро спросил Пран.

— Можно ли предположить, что «скрипка» производится в Норвегии теми, кто имеет доступ к вашим таблеткам метадона?

Стиг Нюбакк и Мартин Пран переглянулись.

— Мы поставляем таблетки метадона и в другие больницы, так что к ним имеет доступ довольно большой круг лиц, — сказал Нюбакк. — Но «скрипка» — это химия высокого уровня.

Он выдохнул через рот.

— Что скажешь ты, Пран? Есть ли среди норвежских ученых светлые головы, способные изобрести такое вещество?

Пран покачал головой.

— А как насчет везения?

Пран пожал плечами:

— Это все равно что сказать, что Брамсу повезло написать «Немецкий реквием».

В кабинете стало тихо. Казалось, даже Нюбакку нечего добавить.

— Ну что же, — произнес Харри, поднимаясь.

— Надеюсь, мы помогли вам, — сказал Нюбакк и протянул Харри руку над столом. — Передавай привет Треске. Он ведь по-прежнему работает по ночам в «Хафслюнд энерги» и охраняет рубильник всего города?

— Что-то в этом роде.

— Он что, не любит свет дня?

— Он не любит, когда его достают.

Нюбакк неуверенно улыбнулся.

По дороге назад Харри дважды останавливался. Один раз — чтобы заглянуть в пустую лабораторию, где уже погасили свет. Второй раз — перед дверью с табличкой «Мартин Пран». Из-под двери виднелся свет. Харри осторожно повернул ручку вниз. Дверь была заперта.

Усевшись во взятую напрокат машину, Харри первым делом проверил телефон. Он увидел неотвеченный звонок от Беаты Лённ, а вот эсэмэски от Исабеллы Скёйен пока не было. Уже у стадиона Уллевол Харри понял, как неверно он рассчитал время, необходимое для выезда из города. Люди, имеющие самый короткий рабочий день в мире, уже разъезжались по домам. Путь до района Карихауген занял у него пятьдесят минут.