Николай Леонов - Пир во время чумы

— За прекрасную даму, которая почтила нас своим присутствием за этим столом. Мужчины пьют стоя. — Он по-гусарски отставил локоть, поклонился Насте и выпил. — Счастья вам, голубушка, если оно еще существует в этой стране.

— Силу надо иметь, господин полковник. Все остальное приложится, — изрек Тишин.

— Вы не первый это сказали, — заметил Гуров. — У вас были широко известные предшественники — Гитлер, Сталин. И сегодня в нашей Думе можно найти, приятные люди.

— Я не политик, господин полковник. — Николай немного смутился. — Вы, кажется, мент? Вы людей уговариваете, воспитываете?

— Воспитанием должны заниматься мама с папой. Я знаю, ваша жизнь не сложилась, так вы не одиноки, только не каждый человек с трудной судьбой хватается за пистолет, — ответил Гуров и сменил тему разговора. — Мы чертовски трудно живем, но, надо признать, возможности выбора безграничны. Возьмем вас, имеете лесопилку, светлую голову, организаторские способности. Я не говорю о высоких материях, но вы можете зарабатывать большие деньги, ездить по многим странам, возить жену. — Он повернулся к Насте. — Вы хотите побывать в Италии, Париже?..

Настя покраснела:

— Там надо мной будут смеяться.

Стас действительно рассмеялся и сказал Николаю:

— Не смотри на меня зверем. Ты имеешь бриллиант и, вместо того чтобы выставить напоказ, на зависть мужикам, прячешь в кармане штанов. Живешь в такой грязной дыре, играешь мускулами. Смешно. Эй, мне бы твои возможности!

— Хватит, надоело. Вы лучше, господа хорошие, скажите, зачем вы в нашу дыру приехали? — спросил Николай.

— Сами знаете. Авторитета Андрея Тарасова убили из автомата “агран-2000”, и депутата Галину Старову расстреляли из того же американского автомата, — ответил Гуров.

— Автомат дерьмо, я стрелял. Да из него сегодня по всей России палят, — с вызовом бросил Николай. — Так вы считаете, что такую никчемную железку повезли аж из Котуни в Москву?

— Мы люди служивые, нам рассуждать не положено, мы приказы выполняем. — Гуров вновь наполнил рюмки. — Меня вызвали на ковер, говорят, мол, ты, сыщик, в Котуни бывал, город и народ знаешь, бери ноги в руки и валяй, взгляни, как там и что.

— Ну и как вам? — спросил Николай.

— Честно? — Гуров простецким жестом почесал в затылке. — Я еще в Москве справки навел. Мне говорят, в Котуни бандит на бандите, и жизнь твоя там рубля не стоит. Есть, мол, два человека, у которых голова, а не кочерыжка на плечах. Николай Тишин да его наставник, старый вор в законе Мефодий Сильверстович.

— Во, мать мою! — воскликнул Николай. — Неужели нас в самой Москве знают? Или вам своей братвы не хватает? Шлепают коммерсантов и деляг всех мастей, как уток в дни перелета! У вас там такие зубры на лучших тачках по Москве разъезжают, далась вам наша Котунь, мать ее ети!

— Коля! — Настя бросила на стол вилку. — Я сейчас уйду.

— Видали? Она уйдет! — Николай выпил. — Ради смеха скажи: куда ты уйдешь?

Настя вскочила, слезы брызнули, именно брызнули из глаз.

— Первый праздник в моей жизни! — Она хотела шагнуть к двери, но Стас подхватил ее под руку, увел в соседнюю комнату.

— Если хочешь стрелять, сильный человек, скажи, я во двор выйду! А то ты ненароком невинных поубиваешь! — Стас с силой хлопнул за собой дверью.

Гуров закурил, на лице его не отразилось никаких эмоций, затем спросил:

— Как думаешь. Акула, сколько мужиков из десяти могут свою жену рублем попрекнуть?

— Да брось ты, я не хотел. — Николай снова налил водки.

— Ведь ты не пьешь, чего разошелся? — Спросил Гуров. — Женщину обидеть просто, но стоящему мужчине недостойно.

— Гниет все. — Николай выпил. — В старину на Руси мужик не то что упрекнуть, мог свою бабу вожжами отхлестать. И ничего, только больше любили.

— Наша Русь держава великая, — в тон ему сказал Гуров. — Конокрадов и других разбойников мужики ловили и на кол сажали. Ни тебе прокуратуры, ни доказательств, ткнули на человека пальцем — человек уже на колу. Позже не утруждались, украл ведро картошки — девять граммов, опять же без следствия и суда.

— Верно, сегодня вас укоротили, — зашептал Николай. — Вы в престольной сплетен насобирали, разлетелись, губы развесили, а тут полный ремиз. Основной подозреваемый в койке валяется. Приходится с ним за одним столом щи хлебать, разговоры разводить. А ты знаешь, господин полковник, ежели я мигну, в тебя моментом столько пуль засадят, “Калашников” задымится.

— Только не пугай! — Гуров махнул рукой. — Ты еще рюмку выпьешь, начнешь Москву приступом брать. Ты меня пальцем тронешь — тебя братва за ноги в центре города повесит. Ты селедку попробуй, на базаре купили, знатный залом попался.

— И с чего ты такой уверенный? — удивился Николай.

— Не я уверенный, а ты не дурак, да и Мефодий у тебя в законе, потому не сам по себе, а под сходкой живет. Она пожестче моих генералов будет. Рассуди, нас сейчас двое, мы живем, водку пьем, никого не трогаем. Допустим, ты взвел курок, выстрелил. Дело, как ты знаешь, на контроле у Самого. Он человек больной и гонористый. Так завтра тут тысячи две омоновцев высадятся. Да не из-за меня. На какого-то полкаша им и опереться-то лень. Ведь Сам велел, на него весь мир смотрит, ждет — то ли расстегнуть кошель, бросить целковый нищей России? Или отвернуться, мол, да перестреляйте все друг друга к чертовой матери, сколько можно вам денег давать, надоело? Так что ты, Николай, не грозиться, а беречь нас должен. ОМОН народ простой, суровый, кого не перестреляет, в околоток запрет. Братва, что спрятаться сумеет, скажет: мол, Акула во всем виноват. Конечно, Россия большая, да свято место пусто не бывает, приедешь в чужой город, там свои рыси да тигры шастают, никто не подвинется, кусок не отдаст. А с Мефодием твоим совсем просто, он же от авторитетов смотрящим в городе поставлен. Ему маляву пришлют, приезжай, база имеется. А какой базар? Город жил плохо, да тихо, а тут омоновцы налетели, кого постреляли, других посадили, даже улицы подмели.

— Господин полковник, вы зачем меня пригласили? — спросил Николай.

— Честно? Мирно перекусить, рюмку выпить, да просьба у меня к тебе имеется, — ответил Гуров. — Ты жену обидел, крутой разговор начал, теперь сердишься.

— Забыли. Позовите Настю, будем сидеть как люди.

— А извинишься перед девушкой, ручку поцелуешь? — улыбнулся Гуров.

— Да я в жизни никому...

— А ты попробуй, ничего страшного, приятно даже. Вот такой я великодушный, — перебил Гуров.

— Слышал я, что вы оперативник классный, но что такой змей хитрый, никто и не обмолвился.

Николай поднялся, постучал в дверь, за которой спряталась Настя, открыл. Стас декламировал:

Цветок засохший, бездыханный,

Забытый в книге вижу я;