Николай Леонов - Наркомафия

Гуров смотрел в глубокие, с девичьими длинными ресницами глаза бывшего гэбэшника, и у сыщика появилось сомнение, неуверенность.

– Позднее, Лев Иванович, вы станете себя корить, возможно, никогда не простите, – и неожиданно, будто спохватившись, что сказал лишнее, Еланчук неловко улыбнулся и закончил: – А у меня дочки маленькие, близняшки.

Гуров отъехал от офиса, проверился небрежно, убежденный – сейчас его оставят в покое. Валентино требуется время очухаться от нокаута, когда ноги не держат, не до ударов, удержаться бы на ногах. Сыщик проехал по бульварному кольцу, у Трубной площади свернул в переулок, затем во двор и остановился. Ему тоже требовался перерыв. Конечно, лучше бы выпить горячего молока и часочка два соснуть в постели, а потом, приняв контрастный душ, за чашечкой кофе разобраться спокойно, что к чему. Но, как говорится, за неимением гербовой пишут и на простой, поэтому Гуров положил пистолет в карман плаща, откинулся на сиденье, прикрыл глаза – не закрыл, оставил тонкую щелку, смотровую щель. А то теория, как ни крепка, жизнь порой от нее камня на камне не оставляет.

И кто же такой Юрий Петрович Еланчук? Может, вся история с увольнением из КГБ – иначе эту организацию Гуров никак не называл, да и она, организация, себе название придумать не в состоянии, – полная туфта? Создали какое-нибудь совершенно секретное подразделение по борьбе с наркомафией и отобрали лучших. Людей официально уволили, личные дела – в архив, новых не заводили. Элита начала внедряться, кто как сумеет, каждый по своему разумению, влезать в организм наркомафии. И фамилий людей не знает ни министр, ни председатель, есть только номера, потому как министры и председатели меняются значительно чаще, чем листья на деревьях, и куда они, опавшие, летят, одному богу известно. И ни в одном компьютере имен нет, а имеются они в единственной седой или лысой голове шестидесяти "семидесятилетнего мастодонта. Имеет он нищий фонд заработной платы под крышей пособий нуждающимся ветеранам, еще у мастодонта имеется нигде не зарегистрированный, простой телефончик, по которому он порой болтает по-стариковски с приятелями. Если “болтовня” требует оперативного вмешательства, то оформляется, как донесение зарегистрированного – слепого, глухого, возможно, умершего, но не снятого с учета агента. И такой номер имеет Юрий Петрович Еланчук. Добрался он до цели, проползает между Сциллой и Харибдой, натыкается на шибко умного Гурова. И он, отставной мент, сыщик гребаный, своим свиным рылом начинает все ломать, крушить и радостно хрюкать.

Гуров уже несколько месяцев как бросил бесполезную борьбу с курением, вытащил сигареты.

Хорошо, никто ничего не знает, но мастодонт в праве без объяснений потребовать у руководства: мол, дайте по соплям бывшему менту, прикажите не лезть в чужой огород – у меня там лилии растут. Такую команду дать просто, непосредственно через Орлова. И Петр ничего бы спрашивать не стал, и я бы брызнул в сторону. Но такой команды нет, а фантазии у Гурова больше, чем нормальному человеку отпущено, во много раз больше. И на основе фантазии прекращать работу нельзя. Спецслужба могла защитить своего человека, не расшифровывая его перед Гуровым. Не защищает – значит, нечего мямлить и вперед! Но почему Еланчук заговорил о раскаянии, которое ожидает Гурова? Несерьезно, недостойно профессионала. И зачем он спохватился, что сказал лишнее и потупился, довольно некстати упомянул о своих девочках-двойняшках? А если Еланчук не из нашей конторы, а из Интерпола?

Гуров приспустил стекло, выщелкнул на улицу окурок, вспомнил, как возмутился такому поступку немец, инспектор Дитер Вольф, матюгнулся и в добавление к окурку плюнул в окно. Вроде полегчало, и Гуров выехал со двора и направился в прокуратуру.

Еланчук избегал заходить в кабинет Валентино, но пришлось, и гэбист-разработчик сидел в шикарном кресле, вертел между пальцами стакан с виски, однажды пригубил, а так как не пил, не знал, что с стаканом делать: поставить его было некуда, а если на западный манер опустить на пол, то шеф может не понять; нервы же у него и без того расшалились. Валентино не кричал, нормально говорить не мог, поэтому шипел. Еланчук терпеливо слушал, в суть не вникал, зная, что ничего толкового шеф предложить не может. Он ругал последними словами Гурова и в принципе справедливо – сыщик вел себя наинаглейше. И если он, явившись без приглашения, хотел вывести шефа из себя, то справился с поставленной задачей блестяще.

– Я тебе говорю, запомни мои слова, – Валентино поднял палец. – Я убью его, не прикажу убить, а сделаю это сам, обещаю.

– Не надо, – тихо возразил Еланчук, с трудом выбрался из низкого бархатного кресла и поставил стакан на край стола.

– Очень надо! Никогда! Никто! Не смел так разговаривать с Валентино!

– Он не знал, кто вы такой.

– Назвал по имени-отчеству и знает, что я хозяин фирмы... “Он знает о тебе значительно больше”, – хотел бы сказать Еланчук, но ответил иное:

– Гуров – сыщик, ему положено.

– А чего он вцепился в мою татуировку? Мало мы глупостей делаем в детстве?

– Ив отрочестве, и до гробовой доски... – философски заметил Еланчук.

– Какое право он имеет отнимать оружие у охранника? Даже у Еланчука терпение имело предел, и гэбист ответил резко:

– Человек, который может отнять оружие, имеет право его отнять.

– Рука руку моет, волк волка не хватает за горло – то-то ты тянешь...

Телефонный звонок прервал Валентино.

– Да! – сказал он в трубку, голос у него звучал спокойно, даже мягко. – Да, господин Смых, – он усмехнулся, протянул трубку Еланчуку. – Айн момент, – и сказал: – Букву “ж” им не осилить.

Еланчук начал разговор по-немецки, затем перешел на английский, закончив разговор, пояснил:

– Господин не представился, сказал, что имеет для тебя маленький сувенир, хотел бы передать лично, но в гостиницу не приглашает, предлагает встретиться в баре.

– Ты знаешь, в каком?

– Естественно. – Еланчук взглянул на часы. – Поехали, я тоже приглашен. Прибывший гость знает тебя в лицо.

– Мне не хватало, неужели они пронюхали, что... А! – Валентино махнул рукой. – Поехали!

Бар был самый обыкновенный, таких сегодня в Москве не счесть. За стойкой женщина, возраст которой можно определить, либо проверив документы, либо после вскрытия, в общем – лет двадцать пять или пятьдесят, кому как нравится. Маникюр, губная помада, тушь, крем, пудра, прическа, улыбка, равнодушный взгляд – остальное под стойкой, потому не видно. За спиной барменши ряды бутылок, сплошь иностранных; может, бутылки и протирали, но точно – не сегодня. Из стройных рядов барменша бутылки не берет – несколько рабочих пузырьков у нее на столе, под руками. Вы можете заказать любой коктейль, какой выговорите, и получить его довольно быстро, выпить и нести личную ответственность за результат. Опытные люди пьют “Абсолют”: бутылка известная в лицо, вкус изучен досконально, так что с содержимым не балуются даже самые отчаянные хозяйки.