Аркадий Адамов - Дело «пестрых» (с иллюстрациями)

— Слово Софрона Ложкина — кремень. В могилу с собой его возьму. И чтоб мне на том свете…

— Ладно. А теперь обрисуй-ка мне того человека. Да подробно, что знаешь.

Ложкин с сожалением оглядел пустые тарелки на столе, очень деликатно вытер рот бумажной салфеткой, потом закурил предложенную папиросу и приступил к рассказу:

— Это деловой мужик. Для видимости билетером в цирке служит. Вор старый, битый. В большом авторитете. Крутит блатными как хочет. Сам на дела уже не ходит, но организует их фартово и всех в руках держит. Голова — клад и связи большие. Адресок его я одни знаю. Больше никого к себе не пускает. Если надо, то в цирке или на квартире какой встретится. А то еще в кафе, есть тут у нас такое. Зовут его Иннокентий Кузьмич, фамилия Григорьев. Про это тоже никто не знает и знать не должен. Был один такой, из воров, интересовался, так получил перо в бок и на тот свет отправился. Господи прости и помилуй. Вот какой это человек. Нам будет сильно полезен.

Ложкин сделал ударение на слове «нам», давая понять, что теперь у него нет других интересов, кроме интересов его хозяина, которые он, впрочем, представлял себе довольно туманно.

— Ну что ж, едем и скрутим его, — решительно объявил незнакомец и, подозвав официанта, рассчитался за двоих.

Когда Пит засыпал где-нибудь в гостинице или в купе вагона, ему снились иногда «бешеные» сны, — так он их называл. Это была какая-то невообразимая, фантастическая сумятица из городов, людей и событий.

После таких «бешеных» снов несколько секунд тяжело стучит в висках, едкая злость накипает в душе, и Питу хочется причинять людям боль и страдание. О, с каким наслаждением он сейчас, например, выстрелил бы в того веселого парня, соседа по купе, который с таким азартом рассказывает что-то красивой белокурой девушке в голубом платье. Ему весело и хорошо, этому парню, он может ухаживать за девчонкой, может даже жениться на ней. А как бы сейчас завыл он от страха, если бы Пит направил на него свой пистолет!

Пит невольно бросил взгляд на зеркало, вделанное в дверь купе. Ха! Такие мысли в голове, а выражение лица безмятежно-добродушное, ласково-сонное, как будто ему только что приснилась любимая бабушка, угощающая его малиновым вареньем в своем садике. Настроение у Пита меняется. Да, его недаром называют «восходящей звездой». Он умеет превосходно работать. К тому же у него все впереди и ничего позади. У него нет родины, он свободен от прошлого, свободен от всех человеческих предрассудков и слабостей. Для него нет границ и виз, законов и идей, нет преград! Он всюду тайный хозяин — в любой стране, среди любого народа. Он сам творец своей карьеры, своей славы, все в его руках! И его звезда взойдет, взойдет через горе слабеньких, изнеженных, если надо — через кровь, трупы, пожары. Его ничто не остановит. Что ему до других? И он будет знаменит, он, Пит, тоже напишет свою книгу. Он даст ей название трогательное и таинственное, захватывающее, но точное, вроде «Исповедь тайного агента» или «Пит снимает маску». И он опишет в ней свою жизнь. О, она стоит того!

Пит отвернулся к стенке купе и, притворившись спящим, стал сочинять свою книгу.

Изредка он позволял себе вот так помечтать. Это был отдых от нервного напряжения, в котором он постоянно находился. И это не было слабостью — так надо, так рекомендовал поступать сам отец Скворенцо, сухой, высокий старик с живыми черными глазами, член ордена иезуитов, великий знаток человеческой психологии, преподававший в школе Кардана. А Пит был лучшим учеником.

Итак, Пит позволил себе часок помечтать. Он сочинял свою книгу, свою «исповедь». Получалась красивая, волнующая повесть, полная необычайных опасностей и смертельного риска, повесть о жестокой и победоносной борьбе одинокого, но сильного и отважного человека с темной, трусливой и жадной толпой.

Но действительная его жизнь была, однако, совсем иной. Да, он родился в России, в Советской России, в городе со смешным для иностранца названием — Пенза. Отец его был мастером на часовом заводе, он был хорошим, умелым мастером, но слабым человеком, трусливым и безвольным. Он пил, пил запоем, и мать ничего не могла с ним сделать. Когда отец начинал пить, он из слабого, робкого человека превращался в зверя: бил жену, бил сына, бил чем попало, выгонял из дому, и Васька трясся от страха и бессильной злобы. Когда запой проходил, отец униженно и робко просил прощения, руки его дрожали. Мать горько плакала и прощала. Но Васька не прощал, он ненавидел отца и презирал мать.

В школе Ваську жалели. Молоденькая учительница осторожно, как больного, расспрашивала его, приходила домой, краснея от гнева, корила отца, утешала мать и дополнительно занималась с вечно отстававшим Васькой. Ребята в школе вначале относились к нему хорошо. Но Васька был скрытен, самолюбив и замкнут. Он не любил школу: здесь все напоминало ему о домашней беде. Свою злобу на отца он срывал на слабых. Он вел себя вызывающе, грубил учителям, обманывал и обижал товарищей.

Каждое лето Васька уезжал в пионерлагерь. Но и там оп сторонился ребят, а по воскресеньям с завистью смотрел, как к ним приезжали родители, привозили сладости, подарки. Ребята делились с Васькой, но он презрительно отказывался: он предпочитал потом таскать то, что ему открыто предлагали. Однажды это обнаружилось, и его прогнали из лагеря.

И вот именно в то лето, когда он без дела шатался по пыльным улицам Пензы, оттягивая момент возвращения домой, встречу с крикливой, вечно раздраженной матерью и ненавистным отцом, именно тогда он познакомился с парнем по прозвищу Алеха Нос.

Васька научился курить, пить водку, цинично ругаться, нагло смотреть в глаза людям. Он стал приходить домой пьяным, стал драться с отцом, а однажды поднял руку и на мать. В ту ночь он впервые не пришел домой, не вернулся и на следующий день.

Так началась у Васьки другая жизнь, страшная, жестокая и грязная. У него появились деньги, появился нож, появились кровоподтеки и шрамы — «свои» сводили с ним какие-то счеты, появилась непристойная «наколка» на теле. Васька стал вором.

Он вдруг решил, что неуловим, что он «король» карманников, что все боятся его. Он действительно научился залезать в чужие карманы, а однажды, попавшись, стал кричать, биться, кататься по мостовой, и на него брезгливо махнули рукой; в другой раз он показал нож девушке, заметившей, как он залез в сумку какой-то гражданки, и та испуганно промолчала. После этого Васька стал считать себя «героем».

Вскоре, однако, его поймали. Учитывая возраст, суд дал наказание условно.

Началась война — Васька не работал, он воровал. В тяжелое для Родины время он уже был ее врагом, маленьким, глупым, злобным.

Через полгода его поймали. Суд вынес приговор — два года исправительно-трудовых работ в лагере для заключенных. Когда кончился этот срок, многие из тех, с кем Васька отбывал наказание, решили «завязать» свою преступную жизнь. Громы небывалых сражений, горечь тяжких потерь разбудили в них совесть. Бывшие преступники стали честно трудиться и храбро воевать.