Георгий Вайнер - Райский сад дьявола

— Как говорят наши незалежные братья-хохлы, як свиню шмалят, ей не до порося…

— Вот именно! Ты это можешь сделать?

— Могу! Конечно, могу! Это абсолютно богоугодное дело. Все, что найдем, — изымем, пусть в казну пойдет. Мы, кстати говоря, давно планировали что-то вроде этого, но руки не доходили. А если для пользы дела, то — всегда.

— Ну и слава Богу. Договорились…

— Петро, мне не нравится твой тон. Ты говоришь так, как будто я тебе в чем-то когда-либо отказываю. С тем, с чем ты приходил ко мне раньше, я вынужден был отказать, потому что это была глупость. Я хочу, чтобы ты знал: вероломство и предательство — вещи простые и естественные, неприятные, как запах изо рта, но с этим можно мириться. А вот глупость — это уж простите, этого я допустить не могу. Поэтому и отказал…

— Занятно, — покачал головой Джангиров. — Как просто и душевно ты стал со мной разговаривать. Глупостью попрекаешь…

— Петя, мы с тобой люди военные и знаем, что такое дисциплина. А в армии первый принцип субординации: я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак. А что касается вьетнамцев, то сегодня же затею на них большой погром.

Джангиров собрался уходить. Келарев ласково спросил:

— Что твои зарубежные гости?

— Нормально, все в порядке. Американец уже улетел.

— А еврей этот твой как поживает? — продолжал интересоваться Келарев. — Он, по-моему, из Одессы?

— Да. Но сейчас он из Вены.

— Я знаю, я знаю… — покивал Келарев. — Толковый человек?

— В высшей мере.

— Ну и слава Богу. — Келарев вспомнил что-то и сказал: — Я тут как-то читал всеподданнейший рапорт губернатора Малороссии князя Меньшикова. Он там смешно пишет: «Населилась Одесса людьми, набродом со всей Руси, и полно здесь опричь того сербов, поляков, немцев, греков, армян, и все это густо сдобрено жидами». У меня такое впечатление, что каждый нормальный город в мире сейчас густо сдобрен жидами…

— Дрожжи, закваска людская, — заметил Джангир и ехидно добавил: — А сдается мне, Паша, что ты сильно не любишь евреев. Это сейчас не модно. Не демократически, а?

Келарев усмехнулся:

— Петя, хочу признаться тебе, что я настоящий российский патриот. Люблю свою страну — есть грех! И мне неприятно видеть, как сальные пархатые конкистадоры с Брайтона пересекают Атлантику в обратном направлении. В обмен за спирт «Ройяль» и ножки Буша они отнимают у нашего народа — глупых и пьяных аборигенов — достояние дедов и внуков… Бог с ними, — махнул рукой Келарев. — А с вьетнамцами разберемся очень круто…

Гигантский тугой фаллос висел над миром в голубых небесах Нью-Йорка. Дирижабль «Фуджи», золотисто-зеленый хер с мотором, плыл неспешно над городом, рекламируя себя и милую идею — на этот очумелый город давно болт положили.

Хэнк стоял у окна гостиничного номера и глазел на дирижабль, чтобы не смотреть на Восьмую авеню, суетливо простирающуюся далеко внизу. Улица старательно выбиралась к респектабельной зажиточности из своего воровского, хулиганского, нищенского прошлого. По мостовой с напором струячил плотный поток машин, испещренный желтушной сыпью таксомоторов. А по тротуарам маршевыми колоннами вышагивали нью-йоркцы.

Дорогие мои земляки, ненаглядные мои сограждане! Как долго я не видел ваши необъятные стада в асфальтовых пампасах столицы мира. Разношерстная городская фауна. Замызганные бабенки, невероятно деловитые клерки, не расстающиеся на улице с ноутбуками и телефонами, ленивые бродяги, трудолюбивая негритянская молодежь в невероятно широких штанах, волочащихся по тротуару, суетливые латиносы — чернявые, остроносые, похожие на помесь жидов с эскимосами.

И все на бегу жуют. Священное время ленча. Жуют. Они жуют! Все, всё, всегда, везде жуют эти жвачные животные! Homo жующие.

Жрут непрерывно. И нигде в мире нет такого количества уродов, невероятных слоноподобных толстяков, инвалидов вечной битвы за жратву. Не останавливаясь, все едят жареную картошку, гамбургеры, хот-доги, чипсы, бананы, печеных кур, огромные сандвичи, пьют кока-колу, пепси, спрайт, соки, закусывая всеми видами булок, печений, пирожных. Народ жует, не понимая, что это динамит под всю их вонючую популяцию.

Пульсирующий поток уличного движения нарастает к полудню. Шофера, томящиеся в пробках, с лицами задумчивых идиотов, слушают глупости по радио и ковыряют в носу.

Расталкивая и тесня бесчисленные машины, с гулом и гудками пробираются голубые автобусы с огромными надписями на бортах: «Позвоните! За информацию об убитом полицейском вам полагается награда десять тысяч долларов. Конфиденциальность гарантируется». Хэнк подумал: «Оказывается, у меня всегда есть заначка в десять гранов! Позвоню и сообщу, что двадцать лет назад я застрелил Келлера. Интересно, дадут мне воспользоваться ими в тюряге?»

Сутки назад он был еще в Москве. Плюс восемь часов поясного времени — сущая чепуха! Но не проходило ощущение, будто он прилетел с другой планеты.

Лениво насвистывая, Хэнк вспоминал праздничный обед у Джангирова с таким шикарным жертвоприношением! Ему было приятно вспомнить, как затрепетал, дернулся и обмяк в его руках проклятый желтый мучитель, как вилка входила в его сухое злое тело, будто в масло, как хрустнули косточки позвоночника, как удивительно легко и просто умирает человек — воткнул вилку в мозжечок, и рухнул в никуда, в пустоту этот отвратительный мир, который назывался раньше Вонг.

Хэнк давно уже не испытывал такого полного, счастливого удовольствия — он это сделал! Он вспоминал обескураженные, онемевшие, замершие лица джангировских гостей. Почему? Зачем? За что?

Только Лембит среагировал нормально — неслышно возник он за спиной Хэнка и уткнул ему в затылок ствол пистолета. Остальные в оцепенении смотрели, как Хэнк вытащил из головы Вонга вилку, обтер ее о нарядный пиджачок вьета, оттолкнул от себя его обмякшее сухое тельце, которое упало на землю, как небольшой пестрый куль.

— Что ты сделал? — побелевшими губами просипел Джангир.

Швец пытался что-то сказать, но губы его беззвучно шевелились, и в углу рта накипали пузыри. Монька невозмутимо ухмылялся, будто ждал такой развязки праздничного обеда и столь эффектного финала тоста за здоровье Вонга. Он махнул рукой Лембиту — отойди, не отсвечивай, все в порядке.

Хэнк толкнул ногой труп Вонга:

— Этот выродок полгода мучил меня в плену… Что он со мной делал — не рассказать… Да и не нужно… Он получил свое…

Джангир и Швец обескураженно и испуганно молчали. А Монька вдруг громко рассмеялся.

— А молодец! Воровской поступок! Вот это называется — сделал «смасть»! Настоящий вор! — уважительно произнес Монька и пояснил: — Вор никогда не дерется просто так. Вор дерется только для того, чтобы убить. А убивает он за боль или оскорбления. Ай да молодец!