Георгий Вайнер - Умножающий печаль

— Так думаешь?

— Знаю! Как запыхаешься чуток — оглянись. У тебя уже на хвосте сидят.

— Обязательно оглянусь, — заверил я. — А за телефончик — спасибо…

Подошел ухмыляющийся Фомин, похлопал меня по спине:

— Все, все, все! В таких случаях в крематории говорят: пора-пора, прощайтесь, господа…

— Бывай, — засмеялся Смаглий и нырнул в «Волгу».

Фомин открыл передо мной дверцу джипа «чероки»:

— Давай поехали. Отправляю тебя — и мчим в Лефортово.

Один из «шкафов», которым меня перепоручили, покачал головой и коленом проворно застопорил переднюю дверцу:

— Простите, попрошу вас на заднее сиденье… Второй «шкаф» уселся за руль.

Я удивленно посмотрел на Фомина, а тот развел руками.

— Ничего не попишешь, Серега, это правила перевозки особо ценного контингента. Места впереди — для нас, расходного материала, саперов милиции, сменных мишеней…

Я влез в машину, а Фомин наклонился к окошку:

— Не бздюмо! Все будет о'кей! Думаю, кто-то сверху тебе впарил чрезвычайное по пакости и важности дело…

Мы хлопнули друг друга на лету ладонями, джип медленно покатился, «шкаф» на ходу прыгнул в машину, хлопнул передней дверцей.

Я оглянулся, и в заднем стекле было видно, как Фомин машет нам вслед рукой. Я еще слышал, как, подходя к «Волге», он крикнул:

— Сопровождение подано?

Водитель из милицейского «жигуленка» с мерцающей световой рампой на крыше дал Фомину отмашку, и тот уселся за руль «Волги»…

Я слушал Николай Иваныча, смотрел с интересом, как ползают по его лицу жирные мыши бровей, и думал о том, что все-таки нет в мире справедливости.

Любой ссыкун, хромой или кривой, получает без проблем инвалидность. А Николай Иванычу — не дадут. А почему? Ведь запустили его в мир с таким фантастическим зарядом антипатичности, такой ползучей бытовой противности, что просто непонятно — как он прожил жизнь? Будь он косорылый, со стеклянным глазом, с горбом или грыжей — не взяли бы на боевую службу, а все остальное — нормально. А так он, бедняга, целую жизнь мается со своей отвратительностью. Бабы ему не дают, мужики не дружат, начальство не уважает и остерегается, подчиненные боятся и ненавидят. Жена, наверное, мечтает стать вдовой, дети — сиротами. Господь всемилостивый смотрит на него в смущении: «Не виноват я, ошибочка с тобой вышла — не люблю я тебя…»

Сейчас он мне напористо-ласково втолковывал:

— Известно, что это твой дружок тебя в клетку отгрузил…

— Не преувеличивай! — усмехнулся я. — Народный обычай, национальный аттракцион — спихнуть на крайнего.

От усердия выступали на бугристом лбу Николая Иваныча капли зеленого, наверное, вонючего пота.

— Ну да, это конечно! Все нормально! Только с этим крайним вся жизнь прожита, и все первые деньги и бизнес принес этот крайний, — пожал плечами Николай Иваныч. — Бабулечки эти неплохой урожай дали: сам-тысяча…

— На деньги плевать! — махнул я рукой. — Завтра новые, как плесень, вырастут…

— Не плюй на деньги, Костя, — серьезно задвигал своим валяным подбородком Николай Иваныч, и голос его зазвучал как-то зловеще, будто в опере:

— На деньги, как на икону, плюнешь — больше не вырастут…

— Ну ты даешь! — засмеялся я вполне беспечно. — Деньги — как бабы: приходят, уходят… Кого-то просто так, без причины любят — сами липнут. А другой до обморока вздыхает, а они на него смотреть не будут. Пруха должна быть! Деньги везунчиков любят.

— А ты — везун? — с сомнением посмотрела на меня эта мерзкая глыба.

— А то? Я — профессор человеческого счастья, доцент удачи. Я — завкафедрой теории везения!

— То-то и видать! — покачал головой Николай Иваныч.

— Чего тебе видать? Ну не будь я везунчиком, стали бы твои хозяева чинить порушенную справедливость? Сижу здесь с тобой, вискарь лакаю. А не на шконках в лагере. Ладно, ты говори попросту — чего тебе надобно?

— А ничего! Ты теперь вольная птица, сам с дружком своим разобраться сможешь.

Я долго смотрел на него, а потом участливо заметил:

— Вижу, что и вас он достал крепко…

— Он человек шустрый, он всех достал, — горько сказал мне мой тягостный собутыльник. — Пока ты отлучался на время, он тут в большие забияки вышел. Поэтому коли понадобится тебе помощь — деньгами, нужными концами, инвентарем тебе привычным, — подсобят тебе.

Я налил в стакан шотландской ячменной самогоночки, медленно-протяжно отхлебнул, зажмурился от удовольствия, а потом поднял на него свой простодушно-доверчивый глаз:

— Ага, понятно! Ну и жить, само собой, под твоим надзором?

— Ну почему — под надзором? — обиделся Николай Иваныч. — Просто вместе будем жить, часто видеться. А вот Валерка, тот при тебе будет круглые сутки на побегушках. Всегда он при тебе будет…

— Выходит, моего согласия и не требуется? — спросил я на всякий случай.

— Да что ты такое говоришь, Костя? Кто ж тебя неволит? Вольному воля! Только воля эта тебе ни к чему. Без меня тебя через неделю угрохают… — На таранном его рыле проступила, как плесень, скорбь-печаль о моей горькой участи.

— Твои дружки, что ли? Которые за справедливость?..

— Нет. Мои друзья — люди смирные, добрые, безобидные. А угрохает тебя твой закадычный дружок…

— Зачем? — простовато спросил я. — Дружок мой в большой отрыв ушел. Он, можно сказать, везде, а я — нигде… За что?

— За длинный язык твой, Костя, за несдержанность. — Николай Иваныч сочувственно вздохнул, и рыжеватые мыши его съехались на переносице, слились, совокупились. — Я тебя понимаю: обидно было и крайним оказаться, и девочку любимую в залог дружку оставить. Вот ты и болтал не к месту, что рассчитаешься с ним по самому крутому счету…

— Все-то вы знаете, — помотал я головой.

— Знаем, Костя, знаем, — кивнул Николай Иваныч. — И дружок твой знает — у него служба безопасности не хуже нашей. И он тебе рекордный кросс со стрельбой не позволит. Теперь ваша дружба встречный бой называется. Вот ты и прикинь, что к чему… Сейчас этот урод, выкидыш гнойный, захочет взаимных клятв на крови. Верности до гроба — дураки оба.

— Ладно, ужинать пора, — махнул я рукой. — Вопросы ты мне серьезные задал, тут думать надо. Пошли в кабак…

— Зачем ходить? — возбудился Николай Иваныч. — Мы сейчас в номер закажем, чего нам в ресторане зря светиться, рисоваться лишнего. А думать, конечно, будем. Тут не олимпиада, ошибиться нельзя. За второе место серебряную медаль на кладбище выдадут… — Он встал, открыл дверь, позвал охранника:

— Валер! Подь сюды! Значит, спустись в ресторан, своим глазом убедись — ужин пусть по полной программе будет.

Он вернулся в комнату и протянул мне мобильный телефон:

— Вот возьми, пусть все время при тебе будет… Если что, я с тобой свяжусь. Номер мой простой: нажмешь 717-77-77 — и вот он я. Завтра я вас с Валеркой свезу отсюда в приятный коттеджик — отдохнешь, оглядишься, прикинем что и как… В старые адреса тебе не надо ходить, и по старым телефонам не звони — все мониторируется…