Элизабет Джордж - ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ

«Это не могла быть она… Если ты не узнал ее, может, это не…»

«У той женщины в сумочке лежали документы на имя твоей матери. Водительское удостоверение, кредитные карты, чековая книжка. Каковы шансы, что кто-то будет ходить по городу с документами Юджинии?»

«И ты сказал им, что это она? Ты сказал им, что это моя мать?»

«Нет, я сказал, что не уверен, что не могу сказать ничего определенного. Я вспомнил фамилию зубного врача, у которого она лечилась… того, у которого она лечилась, когда мы еще жили вместе. Думаю, полиция сможет проверить по зубам. Ну, еще есть отпечатки пальцев, наверное…»

«Ты позвонил ей? — спросил я. — Она знала, что я хотел… Она согласилась?» Но какой смысл спрашивать, какой смысл знать? Какая разница, согласилась она встретиться или нет, ведь она мертва.

«Я оставил ей сообщение на автоответчике. Она не успела перезвонить».

«Значит, всему конец».

Он стоял, опустив голову, но эти слова заставили его взглянуть на меня.

«Конец чему?» — спросил он.

«Никто не сможет рассказать мне, как все было».

«Я рассказал тебе».

«Нет».

«Гидеон, ради всего святого…»

«Ты сказал мне то, что должно заставить меня поверить в мою невиновность. Но ты готов сказать что угодно, лишь бы заставить меня снова взяться за скрипку».

«Гидеон, прошу тебя…»

«Нет. — Мне вдруг все стало ясно. Шок от известия о смерти матери рассеял туман в моем мозгу. — Я не понимаю, как Катя Вольф могла согласиться на ваш план. Согласиться отдать двадцать лет жизни… ради чего, папа? Ради меня? Ради тебя? Я для нее был никем, и ты тоже. Разве не так? Ты не был ее любовником. Ты не был отцом ее ребенка. Это был Рафаэль, я прав? Так что нет никакой логики в том, что Вольф согласилась на ваш план. Должно быть, вы заставили ее. Что вы сделали? Подбросили улики? Подтасовали факты?»

«Как ты смеешь обвинять меня в таких вещах?»

«Потому что теперь я вижу. Я понимаю. Потому что… Дедушка! Как бы он отреагировал, папа, если бы узнал, что его внук-выродок утопил свою сестру-уродину? Так вот к чему, должно быть, все свелось: к сокрытию правды от дедушки, любой ценой».

«Она добровольно пошла на это из-за денег. Двадцать тысяч фунтов за признание в небрежности, которая привела к гибели Сони. Я все ей объяснил. Как я тебе уже говорил, мы не ожидали, что пресса будет так агрессивно настроена и что прокурор с такой страстью будет настаивать на максимальном сроке. Мы понятия не имели…»

«Ты сделал это, чтобы защитить меня. И все твои слова о том, что ты оставил Соню в ванне умирать, что ты сам держал ее в воде, — это только слова. Они служат той же цели, что и взваливание вины на Катю двадцать лет назад. Все, что угодно, лишь бы я не переставал играть. По крайней мере, таков был расчет».

«Что ты хочешь этим сказать?»

«Ты понимаешь, что я хочу сказать. Все кончено. Или будет кончено, как только я найду деньги, чтобы заплатить Кате Вольф. Ее четыреста тысяч фунтов».

«Нет! Ты ей ничего не должен… Господи, ты только подумай. Ведь она может быть тем самым человеком, который убил твою мать!»

Я похолодел. Мой рот открылся, чтобы произнести: «Что?» — но голоса не было. Мозг не мог ухватить смысл слов, сказанных отцом.

Он продолжал говорить, и я слышал отдельные звуки, но они не складывались в нечто осмысленное. «Наезд и побег с места происшествия, — сыпались слова одно за другим. — Это не случайность, Гидеон. Машина переехала ее дважды. Трижды. Убийство. Умышленное убийство».

«У меня не было денег, чтобы заплатить ей, — говорил отец. — Ты не помнил, кто она такая. Тогда она разузнала, где живет твоя мать. И когда оказалось, что и у Юджинии нет таких денег… Ты понимаешь, как все было? Теперь тебе понятно?»

Слова ударялись о мой череп, но ничего для меня не значили. Я слышал их, но не понимал. Все затмила одна бесконечная, неохватная мысль: растаяла моя надежда на избавление от страшного преступления в прошлом. Потому что, не веря больше никому и ничему, ей я верил. Я верил своей матери.

«Почему?» — спрашиваете вы.

Потому что она ушла от нас, доктор Роуз. Может быть, в какой-то степени ее уход объясняется невыносимым горем, но на самом деле она ушла от нас из-за того, что не могла больше выносить ложь, опутавшую весь наш дом.

20 ноября, 14.00

Когда стало очевидно, что я говорить больше не намерен, папа ушел. Но один я оставался не более десяти минут — может, даже меньше, — потому что его место вскоре занял Рафаэль Робсон.

Выглядел он кошмарно. Единственная краска на лице — кроваво-красные веки, воспалившиеся от слез, а все остальное — кожа, губы — пепельно-серого оттенка.

Он подошел ко мне и положил мне на плечо руку. Мы стояли лицом друг к другу, и я наблюдал в непосредственной близости, как его черты постепенно плавятся, сливаются в единую массу, как будто под кожей нет ни мышц, ни черепа, а только некая субстанция, уязвимая перед определенным веществом-растворителем.

Он сказал: «До самого конца она наказывала себя». Его рука сжималась на моем плече все сильнее. Мне было больно до слез, я чуть не вывернулся из этой хватки, но мне хватило воли не шевельнуться. Я понимал, что не могу позволить себе ни малейшего жеста, ни единого звука, если не хочу, чтобы Рафаэль замолчал. «Она не простила себя, Гидеон, но никогда — никогда, клянусь тебе, — не переставала она думать о тебе».

«Думать обо мне? — повторил я одними губами, пытаясь понять, что он говорит. — Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь, что она обо мне думала?»

Я прочитал ответ на его лице раньше, чем он успел произнести его вслух. Все эти годы, что ее не было с нами, Рафаэль Робсон не прерывал связи с моей матерью. Он не перестал говорить с ней по телефону. Не перестал встречаться с ней: в пабах, в ресторанах, в гостиницах, в парках и музеях. Она говорила: «Расскажи мне, Рафаэль, как дела у Гидеона», и он снабжал ее информацией, которую не могли дать газеты, критические отзывы о моей игре, статьи в журналах и слухи в среде любителей классической музыки.

«Ты встречался с ней, — сказал я. — Ты виделся с ней. Почему?»

«Потому что она любила тебя».

«Нет. Я имею в виду, почему ты это делал?»

«Она не позволяла мне рассказать тебе, — судорожно выдавил он. — Гидеон, она поклялась, что прекратит наши встречи, как только заподозрит, что ты о них знаешь или догадываешься».

«А этого ты бы не вынес, правильно? — с горечью спросил я, потому что наконец-то все понял. Еще тогда, двадцать лет назад, я видел ответ в принесенных им цветах, а теперь читал его в реакции Рафаэля на известие о смерти Юджинии. Ее не стало, и больше он не мог тешить себя фантазией, что между ними еще может расцвести настоящее и сильное чувство. — Ведь если бы она отказалась видеться с тобой, то что случилось бы с твоей маленькой мечтой?»