Алексей Макеев - Отпетые сыщики

– За что?

– Перестань! – Сова поморщилась. – Все будет в ажуре. Сейчас время работает на нас. Держи.

Она протянула ему фужер. Князь осторожно принял его, словно все еще ожидая какого-то подвоха. Однако Сова продолжала обезоруживающе улыбаться. Ее фужер сошелся в мелодичном звоне с фужером Князя.

– За успех и за нас!

Она приложилась губами к стеклянному краешку и испила вино наполовину. Князь глубоко затянулся и решил-таки последовать ее примеру.

Доли секунды, когда Сова выдернула из-за пояса «марголин», он не заметил. Оглушительный выстрел в пустом помещении прозвучал одновременно с первым глотком вина, сделанным Князем, и эхом заметался среди голых бетонных стен. Князь почувствовал жгучую боль в груди. Перед глазами поплыли радужные круги, но некоторое время он продолжал держаться на ногах. У него даже хватило усилий дотянуться рукой до наплечной кобуры. Пальцы соприкоснулись с холодной рукояткой «стечкина», но тут же соскользнули с нее.

Сова выстрелила вторично, но в этом уже не было никакой необходимости. Держа в одной руке фужер с вином, а в другой «марголин», она сосредоточенно наблюдала за лицом жертвы. За теми изменениями, которые происходили на нем. Наконец Князь рухнул на пол. Его фужер вдребезги разлетелся на бетонном покрытии. Сигарета покатилась по полу. Из салона через открытое боковое окно доносилась приглушенная музыка.

Агония Князя была недолгой. Ломая ногти, он попытался подняться на руках, но через секунду ткнулся лицом в пол и замер. Сова отступила на шаг и, подобно птице, которой ее окрестили еще малолеткой, склонила голову набок. С каким-то патологическим интересом она разглядывала распростертое на полу тело своего недавнего сообщника.

– Прости, Князь, – еле слышно произнесла она и впервые обнаружила в своем голосе грустные нотки. – Ты был неплохим парнем. Я не слишком хорошо знала тебя, чтобы поступиться принципами и сохранить тебе жизнь, но достаточно хорошо, чтобы успеть проникнуться чисто человеческим уважением. Не суди меня строго и… поверь мне в последний раз – так было необходимо. Пусть земля тебе будет пухом!..

Она помпезно отсалютовала Князю своим наполовину опустошенным фужером и в два глотка осушила его до дна. Сунула «марголин» обратно за брючный ремень. Подошла к джипу, обогнув тело убитого, сняла с крыши бутылку и налила себе еще порцию ярко-рубиновой жидкости. Облокотилась на корпус внедорожника. Минут пять или даже больше Сова задумчиво размышляла о чем-то, сохраняя отрешенное выражение лица. Допив вино, она словно пробудилась от терзающих воображение грез и с силой шарахнула пустой фужер об пол. Засверкавшие в мертвенном свете галогеновых ламп мелкие осколки полетели в разные стороны. Несколько их застряло в густой растрепанной шевелюре Князя. Грязно-бурая лужа под его телом значительно увеличилась в размерах и теперь почти достигала места, где стояла Сова. Она ушла в сторону.

Расстегнув на ходу изрядно потрепанную за последние два дня блузку, Сова переместилась к дальней стене гаража и щелкнула выключателем. Верхний свет погас, а вместо него тускло зажглась лампочка над боковой лестницей. Большая часть гаража, джип и бездыханное тело Князя возле него погрузились во мрак.

Сова поднялась по лестнице на первый этаж дома и плотно прикрыла за собой дверь. Освещать холл, в центре которого разместился черный допотопный рояль фирмы «Шредер», она посчитала излишним. В темноте прошла мимо него и оказалась в зале. Оглянулась. Сквозь арочный проем просматривалась совмещенная с кухней столовая, где в качестве разделительной стены возвышалась полутораметровая барная стойка, выполненная из гранита. С обеих сторон от нее теснились по два плетеных табурета. Справа зал плавно переходил в зимний сад с широким панорамным окном во всю стену. Однако цветов здесь не было. По имеющимся у Совы сведениям, дом пустовал без хозяина уже более года.

Она прошла к окну и раскрыла жалюзи. Солнечный свет ворвался в помещение и забликовал на кафельных плитках. Сова развернулась к настенному овальному зеркалу и вгляделась в собственное отражение. Немытые белокурые волосы отдельными прядями спадали на лоб, частично закрывая белесые брови. Скулы заметно заострились и придавали лицу мужеподобное выражение, подбородок подался вперед.

– Ты знаешь кто? – частенько спрашивал отец, как правило, после второй или третьей бутылки водки, с трудом ворочая языком. – Гадкий утенок. И ты совсем не следишь за собой, милая. Самая настоящая неряха. Нельзя же так запускать себя. Женщина должна ухаживать за собой. Иначе ни один нормальный мужик не взглянет в ее сторону. А в твои годы уже трахаться пора… В полный рост! У тебя есть мужик, милая?..

Сова сплюнула на пол. Воспоминания об отце вызвали у нее приступ тошноты. Если он и был тогда в чем-то прав и пытался худо ли, бедно ли проявить участие в воспитании дочери, то ему следовало бы для начала научиться нормально разговаривать. Его интонации и похабные словечки, которыми он сдабривал речь, не вызывали ничего, кроме раздражения, плавно переходящего в агрессию. Сова до сих пор так и не простила родителя за такое отношение к ней. Несмотря на то, что все это было уже глубоко в прошлом.

Она резко отвернулась от зеркала и прошла обратно в зал. Плюхнулась на желтый кожаный диванчик с широкими подлокотниками и подобрала под себя ноги на турецкий манер. Долго смотрела прямо перед собой, ощупывая взглядом забранный тонированным стеклом камин.

– И никто никогда не возьмет тебя замуж. Запомни мои слова, милая. – Отец старательно наливал водку в захватанный пальцами граненый стакан, но несколько непослушных капель неизменно оказывались на полированной поверхности, следы от которых никогда не исчезали. Эти следы почему-то всегда бросались в глаза в первую очередь. – Ни один уважающий себя мужик не ляжет в постель с такой засранкой, как ты. Хоть волоком его тащи. Хрен! И с кем тогда, скажи на милость, ты будешь трахаться? С бабами? Или со всяким отребьем вроде тебя, которое потом еще и ноги об тебя вытрет. Ты этого хочешь?..

Она пыталась уйти от подобных разговоров, но отец, ежели хотел, мог оказаться очень проворен в любом состоянии. Грубо схватив дочь за руку, он насильно усаживал ее рядом и продолжал пилить:

– Ты как вообще жить-то будешь, дура? Ты хоть когда-нибудь задумывалась об этом? Ни о чем ты не задумывалась… – Он безнадежно взмахивал рукой. – У тебя на это и мозгов не хватит. Мало того что страшная, как моя жизнь, так еще и дура набитая. Ну чего ты теперь сопли распустила? Чего ты ревешь, образина? Тьфу ты! С тобой разговаривать и то противно. Иди отсюда. Иди-иди! Пошла вон, я сказал!