Патриция Корнуэлл - Последняя инстанция

— У Дианы Брэй была подруга, которая довольно часто к ней наведывалась. — Сбросив с себя путы сомнений, предпринимаю первый шаг. — Детектив Андерсон. Она была помешана на своей властной подруге. Та ее не в шутку поддевала. Не исключено, что преступник подсматривал за Брэй и собирал информацию. Периодические визиты Андерсон не стали для него секретом. В ночь убийства он дождался, когда гостья покинет дом, — подчеркиваю сказанное многозначительным взглядом, — подошел к крыльцу, выкрутил лампочку над входом и постучал в дверь. Хозяйка решила, что вернулась ее недавняя посетительница, желая продолжить спор, помириться или по какой-то иной причине.

— Потому что у них вышла размолвка. Они постоянно ссорились, — подхватывает собеседница.

— Судя по всему, их отношения были отнюдь не безоблачны, — углубляюсь в зону, так сказать, ограниченного доступа; не мое дело влезать в эту часть расследования, но я все-таки продолжаю: — И прежде случалось, что Андерсон в пылу гнева выскакивала из дома, а потом возвращалась.

— Вы присутствовали на допросе подруги покойной, когда было обнаружено тело. — Бергер хорошо осведомлена: кто-то ей рассказал. Видимо, Марино.

— Да, я все слышала.

— И рассказ о том, что случилось той ночью, пока гостья ела пиццу и пила пиво в доме Брэй?

— По словам подруги, они поспорили. Поэтому она разозлилась и ушла. И скоро последовал стук в дверь, в точности так, как делала ее подруга. Заявившись ко мне, Шандонне тоже изображал полицейского...

— Продемонстрируйте. — Бергер выжидающе на меня смотрит.

Стучу по консоли между передними сиденьями. Три раза, громко.

— А она всегда стучала? Звонком не пользовалась?

— Вы достаточно общаетесь с полицейскими: они редко когда пользуются звонком. Наша братия привыкла работать в кварталах, где о такой вещи, как звонок, знают лишь понаслышке.

— Интересно, что Андерсон не вернулась, — замечает Бергер. — А если бы она пришла? Как думаете, Жан-Батист каким-то образом просек, что посетительница не вернется?

— Меня это тоже здорово занимает.

— Может, он просто уловил нечто в ее поведении? Или настолько потерял контроль над собой, что забыл про осторожность? — размышляет Бергер. — Желание оказалось сильнее опасений, что его застанут.

— Вероятно, он заметил одну важную деталь, — говорю я. — У Андерсон не было ключа от дома Брэй. Та неизменно открывала сама.

— Верно, но когда на следующее утро приятельница вернулась и обнаружила убитую, дверь была не заперта, не так ли?

— Только это не значит, что, проникнув в дом, он не заперся. Ведь в случае с Ким Льонг, с которой наш приятель расправился в дежурном магазине, он догадался вывесить табличку «Закрыто» и запереть дверь.

— Однако наверняка сказать невозможно, был ли закрыт дом, когда он убивал Брэй, — повторяет Бергер.

— Да, наверняка не скажешь.

— И вполне возможно, Шандонне не заперся, — копает она. — Не исключено, что сразу, как он к ней ворвался, началась погоня. И вот он глумится в спальне над несчастной, а дверь все это время открыта.

— Значит, он вышел из себя и сильно рисковал.

— Хм, мне бы не хотелось слишком напирать на то, что он якобы был не в себе. — Кажется, что собеседница рассуждает сама с собой.

— Не в себе еще не значит невменяемый, — напоминаю я. — Каждый, кто совершает убийство, выходит из себя.

— Браво, браво, — кивает она. — Итак, хозяйка открыла, на крыльце темно, и он выскочил из мрака.

— Та же схема и с доктором Ствон из Парижа. Там тоже убивали женщин, один и тот же почерк, а в ряде случаев преступник оставлял на месте записки.

— Тут и всплыло Le Loup-garou, — вставляет Бергер.

— И еще он написал это на ящике в грузовом контейнере, где обнаружили тело его брата, Томаса. Да, — говорю я, — когда Жан-Батист начал убивать в Париже, то так и подписывался: «Оборотень». Однажды ночью он объявляется у двери доктора Ствон, не подозревая, что ее муж, работающий шеф-поваром в ночную смену, приболел и в тот день неожиданно остался дома, слава Богу. Женщина открывает, и тут Шандонне слышит, как из соседней комнаты зовет муж, и потому убегает.

— Она сумела его рассмотреть?

Припоминаю, что рассказывала мне доктор Ствон.

— Было темно. У нее сложилось впечатление, что одет он хорошо, в длинном темном пальто, с шарфом, руки держал в карманах. И говорил грамотно, как приличный человек. Сослался на то, что у него сломалась машина и ему надо позвонить.

— Еще ваша коллега что-нибудь запомнила?

— От него пахло. Сильный мускусный запах, как будто псиной разило.

Услышав это, Бергер издает чудной звук. Я уже потихоньку овладеваю языком ее тонких манер: при упоминании какой-то особенно дикой или отвратительной подробности она втягивает в себя щеки и издает тихий скрежещущий писк, будто птичка.

— Значит, сначала он пришел за главным парижским судмедэкспертом, а теперь ему понадобился здешний. Вы, — добавляет она для пущей ясности. — Зачем? — Развернулась вполоборота на сиденье и, опустив локоть на руль, смотрит на меня.

— Зачем? — удивляюсь я, словно на этот вопрос не могу дать ответа и о таком она вообще не должна бы спрашивать. — Кто бы мне объяснил? — Чувствую, на меня снова находит злоба.

— Умысел, — отвечает она. — Невменяемые преступники не планируют с такого рода тщательностью. Выбрать главного судмедэксперта в Париже, а теперь и здесь. Обе женщины. Обе вскрывали его жертв и, следовательно, неким извращенным образом вступили с ним в близость. Может, даже большую, чем у любовников, потому что вы, в некотором смысле, наблюдали. Вы видели, где он бил и кусал. Ваши руки касались того же тела. В каком-то смысле вы знали, как он занимается любовью, поскольку Жан-Батист Шандонне представляет себе любовь с женщиной именно так.

— Омерзительная мысль!.. — Ее психологическая интерпретация лично для меня глубоко противна.

— Схема. План. Никакого допуска на случайность. Нам очень важно понять его схему, Кей. Причем без антипатий и личной неприязни. — Она выжидающе молчит. — Вам придется взглянуть на Жан-Батиста беспристрастно. Ненависть теперь — непозволительная роскошь.

— Знаете, сложно не испытывать отрицательных эмоций к такому, как он.

— Просто когда мы искренне кого-то не приемлем или ненавидим, трудно перевести все внимание на него, как если бы он действительно заслуживал интереса. Сейчас наш долг — рассмотреть Шандонне под лупой. Мне очень нужно, чтобы для вас он на какое-то время стал самым важным человеком в жизни.

Согласиться с ней я не могу. Знаю, она говорит правду, притом очень важную, но внутри что-то противится.

— Я привыкла, что мой исходный пункт — жертва, а не тот мерзавец, который превратил ее в труп, — объясняю собеседнице.