Мария Адольфссон - Штормовое предупреждение

Скребю вырос на берегах Скре-фьорда, длинного залива, образованного сбросовым разломом, который разделил самые восточные горы Ноорё на две части. На севере городка высится Гетрюгген, на юге — Хальфен. И хотя горы словно бы грозно нависают над городком, по сравнению с горной цепью на западном побережье Ноорё они кажутся не более внушительными, чем два холма. Ни та, ни другая из скребюских гор не поднимается над волнами Северного моря выше полукилометра, тогда как Скальвет, самая высокая точка острова, достигает 1200 метров над уровнем моря.

Карен расслабляется, следуя за машиной Бюле, рассматривает окрестности. Рассеянно отмечает, что солнце одержало победу над тучами и весь скудный декабрьский ландшафт окутан золотой дымкой. Мимо тянутся сонные скотные дворы, замерзшие пастбища, поля под паром и автозаправка.

Они сворачивают с магистрали на скребюское шоссе, и усадьбы теперь попадаются все чаще. Жилые дома с маленькими, узкими земельными участками, которые некогда обеспечивали дополнительным пропитанием рыбаков, занимавшихся прибрежным ловом, и тех, кто собственной лодки не имел. Полоски пашни, за которыми в основном ухаживали женщины, пока их мужья трудились в море на чужих посудинах. Этим мужчинам ставили на могилу совсем маленькие якоря.

Мало-помалу шоссе превращается в городскую улицу, окаймленную простенькими таунхаусами двадцатых-тридцатых годов — постройками золотого века горнодобывающей промышленности. Карен бросает быстрый взгляд в боковые улицы, на первый взгляд заброшенные. Наверно, половина домов пустует, думает она и, глядя в эту тишину, чувствует, как печаль сжимает сердце. Что-то тягостное, безнадежное витает над потемневшими от пыли и копоти домами. Ноорё, конечно, всегда был самым малонаселенным из Доггерландских островов, но настолько безлюдным она его не помнит. Даже на второй день Рождества.

Умирающий город. Вот, значит, как он выглядит, думает Карен. В отличие от главного острова Хеймё и от живописного Фриселя, где в последние годы удалось остановить тенденцию к эмиграции и где все больше селятся доггерландцы, возвращающиеся домой из Скандинавии, Великобритании и с континента, развитие на Ноорё шло в противоположном направлении.

Они неторопливо едут по главной улице к гавани. Минуют закрытые магазины, кафе и паб с черными окнами. Минуют пожилую чету, гуляющую под ручку, закрытую аптеку, мужчину, который захлопывает дверцу автомобиля и с газетой под мышкой бодрым шагом направляется в боковой переулок. Наверно, ездил на бензозаправку, там и купил газету. Здесь, похоже, все на замке. Только теперь у нее возникают сомнения, удастся ли им вообще где-нибудь перекусить. До́ма на Хеймё магазины и торговые центры уже много лет открыты по воскресеньям, а теперь даже в Страстную пятницу можно и в паб пойти, и купить лесоматериал с пропиткой под давлением. Здесь же народ на второй день Рождества явно сидит по домам. По причине ли живучего почтения к церкви либо просто из-за ненадежности клиентуры — она не знает, но так или иначе, не видно ни единого открытого заведения, где можно бы пообедать. Понятно, что и в гавани вряд ли будет лучше, улов-то с моря доставят самое раннее послезавтра.

Только когда Турстейн Бюле, мигнув поворотником, сворачивает на улицу, застроенную коттеджами, она догадывается, что он задумал.

Семья Бюле живет в конце улицы, состоящей из домов, нижний этаж которых сложен из гнейса, верхний же представляет собой деревянную надстройку. Изначально черные, смоленые, с годами они подернулись серебристо-серым налетом. Типичные для Ноорё дома́ и краски, и опять Карен чувствует, как ее затягивает вспять во времени.

Сульвейг Бюле встречает их на крыльце. Блондинка с проседью в волосах, в настоящих деревянных башмаках, с красивой улыбкой. Она протягивает руку для пожатия, а другой придерживает на груди накинутую на плечи кофту. Турстейн, наверно, позвонил ей из машины, думает Карен и пожимает протянутую руку со смесью благодарности и желания сбежать. Она бы предпочла посидеть одна в пабе, с тарелкой тушеной баранины и большим стаканом пива. Спокойно просмотреть свои записи или просто полистать газету, оставленную каким-нибудь прежним посетителем. Вместо этого придется теперь задавать учтивые вопросы, заинтересованно слушать, хвалить еду, ее будут уговаривать, а она сперва откажется, но в конце концов капитулирует и съест еще порцию. И не забыть по традиции трижды поблагодарить. Или, еще того хуже, отвечать на вопросы о себе.

Однако выходит все совершенно наоборот.

— Мы с детьми уже поели, так что обедать будете вдвоем, — говорит Сульвейг. — Понятно ведь, вам есть что обсудить. Я накрыла на кухне, ничего особенного, остатки вчерашнего.

Когда Карен усаживается за кухонный стол семейства Бюле, на тарелке у нее куча разносолов — селедка с петрушкой, тушенная в сливках капуста, благоухающая гвоздикой кровяная колбаса, тонкие ломтики бараньего жаркого и рябиновое желе. На то и Рождество, иначе ей бы в голову не пришло смешивать все это в одной тарелке.

Сульвейг Бюле положила на пол у плиты можжевельник, украсила стол зелеными матерчатыми салфетками и зажгла латунный семисвечник, хотя на дворе белый день. От этой заботливости у Карен перехватывает дыхание. Дверь в переднюю открыта, из глубины дома долетает веселая музыка и писклявые, деланные голоса какого-то анимационного телесериала. Звуки на удивление уютные.

— У вас маленькие дети? — спрашивает Карен, пытаясь скрыть удивление. Турстейну наверняка уже за шестьдесят, да и Сульвейг выглядит ненамного моложе.

Бюле, который разливает из кувшина можжевеловый напиток, секунду-другую недоуменно смотрит на нее, потом фыркает от смеха.

— Вы имеете в виду — наши? Боже упаси, она о внуках. Дочка наша работает в интернате для стариков в Люсвике, она и вчера, и сегодня на дежурстве, так что девочки встречали Рождество у нас. Трина прошлой весной выгнала мужа, и давно пора.

В подробности он не вдается, а Карен не расспрашивает.

Некоторое время они молча едят. Остатки, которые Сульвейг описала как “ничего особенного”, явно приготовлены от души, с большой любовью.

— Фантастически вкусно, — немного погодя говорит Карен.

— Да, Сульвейг мастерица.

— Подведем итоги? — предлагает Карен. — Начинайте вы, вас ведь каждый день потчуют этакими вкусностями, а я пока еще пожую.

Турстейн Бюле отпивает глоток можжевелового, откидывается на спинку стула, утирает рот.

— Ну что ж, на теле и на месте обнаружения видны вполне отчетливые следы волочения, так что мы исходим из того, что совершено преступление. И то, что кто-то перевернул вверх дном дом Фредрика, лишь подкрепляет эту версию.