Мария Адольфссон - Штормовое предупреждение

— Господи Боже милосердный, не оставь меня.

С дороги, где она стоит, крепко прижав варежку ко рту, брата не видно. На секунду ее захлестывает головокружительно-тщетная надежда — может, там внизу не Фредрик. Может, там всего-навсего старый изжеванный теннисный мяч, игрушка Сэмми, которую пес упрямо таскает с собой. Может, Фредрик ненароком бросил его не в ту сторону, не вверх по склону, как обычно. И когда она с замиранием сердца подходит к обрыву и вытягивает шею, его по-прежнему не видно.

Только когда Гертруд Стууб с последней тщетной мольбой ложится на живот, осторожно подползает к краю и смотрит вниз, последняя надежда тает.

Карен Эйкен Хорнби закрывает за собой дверь, роется в кармане куртки, достает пачку сигарет. Облокотясь на холодные лестничные перила, делает глубокую затяжку и чувствует, как сердцебиение потихоньку унимается. Пустым взглядом смотрит в пространство перед собой.

Кругом уже непроглядная тьма, хотя всего лишь полпятого, но декабрьский воздух непривычно мягок. Свет из кухонного окна озаряет землю подле большой рябины. От дециметрового слоя снега, что укрыл землю на прошлой неделе, остались считаные пятна, да и те быстро тают. То, что успевает подмерзнуть на легком морозце ночью и ранним утром, быстро вновь оттаивает под домотканым одеялом, на которое в последние дни похоже небо. Из дома сквозь закрытое окно доносится звон фарфора, смех и песенка:

Не оборачиваясь, она знает, что семеро в доме поднимают сейчас бокалы до уровня глаз, потом опускают и пьют, все разом. Она ждет, когда бокалы со стуком поставят на стол. Ну вот.

Черт, как же мне выдержать еще два дня, думает она.

Нигде не уединишься, не спрячешься, не побудешь наедине с собой. Большую спальню заняли мама и Харри, двуспальную кровать она уступила им с противоречивыми чувствами. Сама перебралась в соседнюю гостевую комнату и скоро, третью ночь кряду, опять попытается не замечать звуков за стеной.

Несколько недель назад, когда в дункерском пабе “Пещера” они за вином все это планировали, идея казалась хорошей. Сочельник и первый день Рождества дома у Карен в Лангевике, праздник в кругу ближайших друзей. Ведь приедут еще мама и Харри, а чем больше народу, тем веселее. Марике уверяла, что заночует на диване в гостиной и непременно привезет с собой запеченную свинину с хрустящей корочкой и красную капусту. Коре с Эйриком устроятся у Лео в садовом домике и привезут с собой селедку с хреном, слабого посола лососину под соусом и домашнюю горчицу. Мама по телефону обещала сразу по приезде испечь шафранные булочки и ржаной хлеб, а самой Карен, собственно говоря, останется только заготовить побольше можжевелового пива и водки на травах. Два дня с вкусной едой, приятной компанией и долгими прогулками по снегу, ведь он, наверно, все-таки выпадет?

Сейчас она слушает смех в доме. Ну да, все весело и приятно, в точности как планировалось. Как и должно быть. Только вот ей хочется побыть одной. И послушать тишину, хоть недолго.

Осталась всего одна ночь, ты справишься, твердит она себе, снова глубоко затягиваясь сигаретой. Наверно, утром сразу после завтрака Коре, Эйрик и Марике уедут домой. Но мама и Харри, напоминает она себе, останутся еще на одну ночь. Самолет в Испанию только послезавтра. Целых два утра придется делать вид, будто не замечаешь, как Харри любовно похлопывает маму пониже спины, будто, стоит отвернуться, не услышишь звуков украденных поцелуев. Еще полтора суток сдерживать ехидную реплику, которая грозит сорваться с языка всякий раз, как мама называет без малого семидесятишестилетнего Харри Лампарда своим новым “бойфрендом”.

Вдобавок Сигрид.

Почему девчонка не могла остаться дома у отца? Теперь, когда после стольких лет ледяного молчания наконец начала с ним разговаривать. Рождество ведь, черт побери, надо сидеть дома с семьей, раздраженно думает Карен и с такой силой втягивает дым, что сигарета обжигает кончики пальцев.

“Я ненадолго, — весело уверяла Сигрид, когда часа три назад неожиданно появилась на кухне. — Просто решила заглянуть на минутку”.

Да еще и тепло, охватившее Карен, прежде чем она успела его остановить. Нелепая, пугающая радость, которая всегда захлестывает ее при встрече с Сигрид. Все то, чему уже нет места в ее жизни.

“Я ненадолго” . Как Сигрид собиралась проделать два километра до собственного дома на другом конце городка после двух стаканов можжевелового пива и по меньшей мере одной рюмки водки, Карен вникать не намерена. Сегодня она не полицейская. Просто усталая женщина.

Вдобавок треклятое колено. Постоянное болезненное напоминание о том, что случилось и что могло бы случиться. Карен опирается на правую ногу, чувствуя в бедре тянущую боль. Два месяца прошло, а она еще не вполне поправилась. Четыре недели в больнице “Тюстед”, затем реабилитация дома. Три раза в неделю мучительные визиты в Дункер, на лечебную гимнастику. Она выполняла все, что велено, покорно делала упражнения дома, по два раза каждый день. И все равно, черт побери, не может надолго нагружать левую ногу. Как же утомительно скрывать печальную правду от тех, что сидят сейчас на теплой кухне. Изнуряющая маскировка, от которой свербит в горле, неутихающая боль, выбор между еще одной таблеткой анальгетика или рюмкой водки к селедке, судорожная улыбка, нет, мне теперь совсем не больно, просто немного недостает гибкости. Мамины подозрительные взгляды.

До самого праздника Трех Святых Королей [2] Праздник Трех Святых Королей — один из главных церковных праздников, отмечается на тринадцатый день после Рождества (6 января). она пробудет на бюллетене, всего-навсего еще двенадцать дней, взаперти в четырех стенах и с кучей ненужных мыслей. А сразу после праздников вернется на работу, хоть ползком. От продления бюллетеня, о котором говорил врач, ей, слава богу, удалось отвертеться. По крайней мере, врать я мастерица, думает она.

На секунду-другую шум становится громче, когда дверь отворяют и снова закрывают, притом слишком резко, так что кухонное окно дребезжит. Не оборачиваясь, она знает: это Лео. Краем глаза видит огонек зажигалки, слышит, как он глубоко затягивается, на миг задерживает дым, выдыхает. Он протягивает пачку, и Карен берет сигарету.

— Время идет, — говорит Лео. — Небольшое утешение, но все-таки.

Неужели так заметно? — думает Карен. Я-то воображала, что по моему лицу ничего не прочтешь.