Александр Горский - Полнолуние

Спустя тридцать с лишним лет скамья все еще стояла на высоком берегу реки, всего в нескольких метрах от обрыва. Возможно, это была уже другая скамья, Алина точно не знала. Сама она жила в поселке не так давно, всего несколько лет, тянувшихся, как ей казалось, невероятно медленно и уныло. К счастью, оставалось потерпеть еще немного. Ноябрь, затем три ужасно холодных зимних месяца, потом три чуть более теплых весенних. А в июне, пусть и в самом конце, уже после сдачи всех экзаменов, но все равно в июне, она уже уедет. Уедет, чтобы никогда больше не возвращаться.

К лавочке над обрывом она приходила довольно часто, но вовсе не из-за того, что грустила о каком-то давным-давно сорвавшемся в пропасть мальчишке, и даже не потому, что любила побыть в тишине и одиночестве, хотя благодаря стараниям отца такая возможность у нее появлялась реже, чем ей хотелось бы.

Сидя здесь, над рекой, она могла не видеть поселка с его идеально выметенными улицами, свежевыкрашенными фасадами домов, аккуратными цветниками летом и расчищенными от снега тротуарами зимой, не видеть людей, с мая по октябрь одетых в одинаковые черные брюки и спецовки, а в остальное время года — в такие же однотипные черные или темно-синие телогрейки с пришитыми нагрудными знаками, или, как их все называли, бирками. У большинства это прямоугольный кусок ткани, у некоторых пластика или отшлифованной деревяшки, на котором, как правило, краской выведены фамилия, имя и номер отряда. Людей этих на улицах было не так уж и много, кроме того, они всегда старались держаться максимально незаметно, не привлекая к себе излишнего внимания, а выполнив свою работу, так же незаметно исчезали, и ближе к вечеру, после пяти встретить их где-либо было фактически невозможно. И все же Алина всегда чувствовала их, пусть даже незримое, присутствие, словно бы от этих людей пахло не так, как от остальных жителей поселка, и запах этот не улетучивался с улиц даже в самые ветреные дни.

Удобно устроившись на широкой скамье, Алина некоторое время занималась нехитрыми вычислениями, подсчитывая, сколько дней ей осталось провести в поселке, затем, убедившись, что полученный результат на единицу меньше вчерашнего, удовлетворенно улыбнулась и переключилась на еще более приятное занятие.

Мечты! Мечтать о будущем — что может быть более естественным для молодой девушки, которой, как и многим ее ровесницам, настоящее кажется серым и безрадостным? Вот только, в отличие от многих, она не теряет время даром, а делает все от нее зависящее, чтобы это унылое настоящее как можно скорее ушло в прошлое. Двести тридцать восемь! Через двести тридцать восемь дней она отсюда уедет. Навсегда!

На высоком берегу шум бьющейся о камни воды был еле слышен. Точнее, он был бы слышен, если бы Алина не закрыла уши пришитыми к утепленной бейсболке накладками. С ними было гораздо теплее. А еще тише. Настолько тихо, что казалось, весь мир вокруг замер, а быть может, и вовсе куда-то исчез, растворившись в этой безмятежной тишине. Алина зажмурилась, защищаясь от солнца, которое, ненадолго спрятавшись за невесть откуда появившимся на небосводе облачком, вновь выпрыгнуло из своего убежища, ослепив ей глаза. Секундой позже ей стало ясно, что защищаться надо было отнюдь не от солнца, а спустя еще несколько мгновений пришло понимание, что спастись от затянувшейся на шее петли она уже не сможет.

Теряя сознание, она успела пожалеть о том, что так и не успела ничего сказать отцу. Затем в наступившей черноте яркими огненными всполохами проступили три гигантские цифры. Два, три и восемь. Охвативший их огонь постоянно менял цвет от белого к желтому, затем небесно-голубому и обратно. Жара от длинных, почти касающихся лица языков пламени Алина почему-то не ощущала, да и само пламя, только что яростно сыплющее по сторонам искрами, вдруг начало стремительно затухать, а затем и вовсе исчезло. Вместе с ним исчезли и цифры, в которых воплотились все ее мечты и надежды. Нет, конечно же, они оставались, они не могли сгореть полностью за столь короткое время. Но разве можно в кромешной тьме разглядеть угольно-черные головешки?

Лунин смирился. Осознание того, что ничего уже не вернуть, пришло не сразу. Понимание, что ничего изменить тоже не получится, появилось гораздо позже, приблизительно месяц спустя. Невозможно вернуть Светочку, чей портрет в траурном обрамлении теперь висел на стене приемной генерала Хованского, невозможно изменить отношение к нему, Лунину, самого генерала. В принципе, ничего удивительного. Пристегнуть начальника областного следственного комитета наручниками и оставить сидеть в запертой машине, откуда его потом извлек подъехавший примерно через полчаса наряд полиции [1] О захватывающем и весьма драматичном расследовании Ильи Лунина, в результате которого он напрочь испортил отношения с генералом Хованским, можно прочесть в романе «Охота на Лунина». ( Здесь и далее примеч. авт. ) , — одного только этого вполне достаточно, чтобы распрощаться с должностью следователя по особо важным делам, да и вообще с не так давно полученными подполковничьими погонами. А ведь было что-то еще… Ах да, Изотов. Хотя, думается, Хованского меньше всего интересовало разбитое в кровь лицо полковника. Ну а что здесь такого? Один его подчиненный набил морду другому. С кем не бывает? Конечно, они вроде как офицеры. Даже не вроде как, а точно офицеры, старшие офицеры, если начать вдаваться в детали. Но ведь дуэли уже давно ушли в прошлое, да и в тот момент было не до бросания в лицо перчатки, тем более что и перчатки никакой у Ильи не было. А если уж говорить совсем откровенно, то Изотов сам нарвался на неприятности, не надо было вести себя так по-хамски. И Хованский это прекрасно понимает. Да, эпизод с Изотовым можно было бы полностью вычеркнуть из памяти, если бы не эти злосчастные наручники, будь они неладны. Ведь генерала Хованского Лунин пристегнул именно к Изотову, так что они теперь навсегда в памяти всех сотрудников не только следственного комитета, но и областного управления внутренних дел останутся двумя частями единого целого. Как там в песне, «скованные одной цепью»? Как раз тот самый случай. Черт бы побрал того умника, успевшего втихаря сделать фотографии прикованных друг к другу горемык.

Пытаясь отвлечься от неприятных воспоминаний, Илья щелкнул клавишей компьютерной мыши и уставился на заголовки открытого новостного портала. К его разочарованию, ничего интересного в мире за выходные не произошло. Человечество по-прежнему предпринимало вялые и пока безуспешные попытки справиться с появившимся почти год назад вирусом, бушевавшим, к удивлению Лунина, почти во всех странах мира, кроме Китая, где эта пока непобедимая зараза, собственно, и появилась на свет. Америка готовилась к предстоящим со дня на день президентским выборам, не зная, какой из двух старцев, задиристый или любящий вздремнуть в прямом эфире, ей больше нравится, а Европа в очередной раз не понимала, что делать с заполонившими ее мигрантами, напоминая престарелую и растерянную хозяйку дома, в котором перебравшие с алкоголем и закусками гости заняли все комнаты, включая туалет и ванную, оставив свободным лишь коврик перед дверью. Заголовки, посвященные внутренним новостям, выглядели более позитивно, хотя и не всегда однозначно. «Правительство улучшило оценку падения экономики в третьем квартале». Илья в задумчивости причмокнул губами, пытаясь понять, означает ли это, что экономика будет падать лучше, быстрее или же этот процесс в третьем квартале будет происходить как-то по-особенному, с неким, несвойственным ранее, изяществом. Лунин уже собирался было открыть статью, но пронзительная трель стоящего на столе телефона внутренней связи не позволила ему удовлетворить собственное любопытство.