Май Шёвалль - Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё

Что это означало? В общем-то, ничего; во всяком случае, настроение у него не улучшилось.

Он чувствовал себя уставшим и нездоровым. Ему казалось, что после допроса девушки в ее мрачной комнате у него полный упадок сил. Он прямиком направился в турецкие бани на Стуреплан [11] Имеются в виду старинные Бани Стуре – оздоровительный центр, открытый в центре Стокгольма еще в 1885 году. и провел там три безмятежных часа.

В понедельник днем у Мартина Бека состоялся телефонный разговор, о котором никто в отделе не должен был знать. Он дождался, когда Кольберг и Скакке вышли, набрал номер Института судебной экспертизы и попросил к телефону человека по фамилии Йельм, считавшегося одним из наиболее опытных криминалистов в мире.

– Ты осматривал труп Мальма как до вскрытия, так и после него?

– Естественно, – сердито ответил Йельм.

– Как по-твоему, в нем было что-нибудь необычное?

– В общем-то, нет. Разве только то, что труп слишком сильно обгорел. Я имею в виду, со всех сторон. Даже сзади, хотя он лежал на спине. – Йельм сделал паузу и задумчиво добавил: – Матрац, естественно, тоже сгорел.

– Да, понятно, – сказал Мартин Бек.

– Не понимаю я вас, парни, – удивился Йельм. – Разве это дело не закрыто? Зачем же…

В этот момент Кольберг открыл дверь, и Мартину Беку пришлось поспешно закончить разговор.

Во вторник, девятнадцатого числа, Гунвальд Ларссон был близок к тому, чтобы все бросить. Он знал: деятельность, которую он развил на протяжении последних нескольких дней, была не совсем законной, и пока ему не удалось обнаружить ничего, оправдывающего его поведение. Действительно, он не мог доказать существования какой-либо связи между Мальмом и другими людьми в доме, а также до сих пор знать не знал, откуда взялась роковая искра.

Его утренний визит в Южную больницу позволил подтвердить лишь уже, в общем-то, известные данные. Кристина Модиг спала в маленькой мансарде, потому что в квартире ее матери было тесно и, кроме того, ее маленькие брат и сестра очень шумели. Сама девушка не отличалась безупречным поведением, но полиция плевать хотела на ее безнравственность. Будучи малолетней, Кристина одно время находилась на попечении государства, однако теперь у властей стала модной точка зрения, что нужно использовать другие способы воздействия на юных девушек, сбившихся с пути. Таких подростков стало слишком много, а работников социальных служб не хватало, к тому же их методы работы устарели. В результате многие подростки оказались предоставлены сами себе и делали, что хотели; это ухудшало репутацию страны и приводило родителей и учителей в состояние отчаяния и бессилия. И все же полиции до всего этого не было никакого дела.

То, что Анна-Кайса Модиг нуждается в помощи психиатра, было очевидно даже для такого относительно нечувствительного человека, как Гунвальд Ларссон. С ней было трудно разговаривать, она все время дрожала и плакала. Он выяснил, что в мансарде стояла керосиновая печка, впрочем, о ней он и раньше знал. Разговор с Анной-Кайсой ничего не дал, тем не менее Ларссон сидел у нее до тех пор, пока врач не рассердился и не выставил его оттуда.

Из квартиры Макса Карлссона на Тиммермансгатан не доносилось никаких звуков, хотя Ларссон энергично стучал в дверь. Вероятнее всего, там просто никого не было.

Гунвальд Ларссон поехал к себе домой в Больмору, надел клетчатый фартук и отправился в кухню, где приготовил яичницу с ветчиной и жареным картофелем. Потом он выпил чашку чая, выбрав сорт, соответствовавший его сегодняшнему настроению. К тому времени, когда он покончил с едой и вымыл посуду, было уже больше трех часов дня.

Он немного постоял у окна, глядя на высотные жилые дома респектабельного, но невероятно скучного пригорода. Потом спустился вниз, сел в машину и опять поехал на Тиммермансгатан.

Макс Карлссон жил на втором этаже старого дома, который, однако, был в довольно приличном состоянии. Гунвальд Ларссон оставил машину в трех кварталах от дома, но не из осторожности, а скорее из-за хронической нехватки мест для парковки. Он быстро шагал по тротуару и находился уже менее чем в десяти метрах от парадного, как вдруг заметил человека, идущего ему навстречу, – девушку лет тринадцати или четырнадцати, похожую на тысячи других, с длинными развевающимися волосами, в джинсах и курточке. В руке она несла вытертый кожаный портфель и, очевидно, шла прямо из школы. В ее внешности и одежде не было ничего необычного, и он, вероятно, никогда не обратил бы на девушку внимания, если бы не ее поведение. Она двигалась чересчур беззаботно, словно изо всех сил старалась выглядеть спокойной и естественной, но сама ежесекундно с тревогой и виноватым видом оглядывалась по сторонам. Встретившись взглядом с Ларссоном, она немного поколебалась и остановилась, а он продолжил идти прямо, мимо нее и парадного. Девушка проводила его взглядом и вошла в подъезд.

Гунвальд Ларссон остановился, вернулся назад и последовал за ней. Двигался он быстро и бесшумно, несмотря на свой рост и вес, и, когда девушка постучала к Карлссону, уже успел преодолеть полпути. Она тихонько постучала четыре раза; это было похоже на какой-то сигнал, и он попытался запомнить ритм. Она облегчила ему задачу, повторив стук почти сразу же, через пять или шесть секунд. Немедленно после повторного стука дверь приоткрылась; он услышал звяканье цепочки, дверь распахнулась и тут же захлопнулась. Ларссон спустился в парадное и, прислонившись к стене, принялся ждать.

Через две или три минуты дверь наверху открылась, и он услышал легкие шаги по лестнице. Ясно было, что сделка состоялась очень быстро, поскольку, спустившись в парадное, девушка все еще возилась с замком своего портфеля. Гунвальд Ларссон вытянул левую руку и схватил девушку за запястье. Она остановилась как вкопанная и уставилась на него, не делая, однако, никаких попыток освободиться, заплакать или убежать. Казалось, она даже не очень испугалась, а скорее давно примирилась с тем, что нечто подобное рано или поздно обязательно произойдет. Он молча открыл портфель и достал оттуда спичечный коробок. Там лежало около десяти белых таблеток. Ларссон разжал пальцы, освобождая запястье девушки, и кивком отпустил ее. Она удивленно посмотрела на него и выбежала из парадного.

Гунвальд Ларссон не торопился. Он с минуту разглядывал таблетки, потом положил их в карман и медленно поднялся по лестнице. Прислушиваясь, подождал тридцать секунд у двери. Никаких звуков из квартиры не доносилось. Он поднял руку и костяшками пальцев исполнил две быстрые серии ударов с интервалом около пяти секунд между ними.

Макс Карлссон открыл дверь. Теперь он выглядел намного лучше, чем в предыдущий раз, но Гунвальд Ларссон хорошо помнил его лицо и не сомневался, что и у Макса тоже хорошая память.