Артём Чепкасов - А любить никто не хотел

Что ж. Действительно, очень символично. И смерти – это, по-видимому, нравится. Она уже ждёт – не дождётся. Но это просто люди и просто дети. Такие же, как и все другие. Как она. Как её контролёр. И они ни в чём не виноваты. А если и повинны, то не ей судить. И не контролёру. И в тот вечер, последний перед преступлением против человечества, женщина окончательно поняла, она не такая, как те, кто окружал её последние годы. Она не хочет убивать. И не будет.

Не слушая возражений контролёра, она выпила для храбрости, принесённой контролёром водки, и быстро разделась. Она знала, он давно положил на неё глаз, чего сам очень боялся, ибо не ему она принадлежала. Но в ту ночь, она была уже ничейной, и понимала, на завтра, не смотря на все увещевания об обратном, ей на самом деле тоже уготована погибель.

Прямо сказав об этом контролёру и не услышав возражений, она уже не стеснялась ничего и вела себя, как последняя шлюха, чего нельзя делать истинной мусульманке. Однако и таковой она уже тоже не являлась. Она, вообще, никем больше не была и всё для себя решила. И решимость её окрепла, когда мужчине понравилось, что она вытворяет. Он завёлся и дрожащей рукой робко коснулся давно желанного обнажённого тела, а затем разошёлся и властвовал над ней полночи.

Ей было никак. Но она вытерпела и даже ласкала его, и впервые за долгие годы их знакомства нежно называла по имени. Главное, чтобы он остался доволен. Получилось. Ей всегда удавалось обмануть, если это требовалось. Сумела она и в тот раз. Чему – чему, а притворяться научилась отлично. Ей всегда верили. Видели, своя. Она же всякий раз столь искусно выдумывала то, чего не было, что порой и сама верила своим фантазиям.

Вот и контролёр поверил. И как только расслабленно захрапел, она встала с дурно пахнущего от своей древности дивана и бесшумно оделась. Обшарила все карманы одежды контролёра, его небольшую сумку и найдя десять толстенных пачек денег, увесистых как огромные золотые слитки, которые она видела только в кино, да единственную связку ключей от их временного пристанища, женщина выскользнула на площадку.

Нет, в сумке были ещё поддельные документы: паспорт, права, медицинская страховка. Но всё это только в одном экземпляре и с фотографиями одного и того же человека. И, естественно, не её. Правильно, зачем делать фальшивые документы для той, которая, всё равно, умрёт. Для той, кого контролёр обратно не потащит, а станет добираться сам – так легче и спокойнее. Он ещё пригодится своим братьям по борьбе, а вот она им больше не нужна. Да, и себе-то, нужна ли? Ну, убежала, а дальше что?

Может, лучше остаться, и будь, что будет?

И, всё равно, закрывая дверь, женщина проглотила свой страх да молила только об одном, чтобы контролёр не услышал. Кого именно молила, если христианкой никогда не была, а ислам в ту ночь предала, она и сама не знала, но мольбы её были услышаны. Замки оказались отлично смазаны и в ночной тиши не раздалось ни единого щелчка. И чего раньше, не сбежала, в отсутствие контролёра? Так куда? Города ещё не знала. Да, и дверь хоть и деревянную, сплошь обшарпанную, но, всё равно, добротную, тяжёлую, пойди-ка, выломай.

Звать кого-то на помощь? А придут ли? Ладно, просто не обратят внимания. Ну, блажит какая-то дурочка, и пусть. А если милицию вызовут или того хуже – контролёру сообщат. И хоть за длинные дни сибирского лета она ни разу никого не видела на улице, всё равно, была уверена, за их пристанищем, за ней самой неотступно следят. Глядя в окно, можно было подумать, что они с контролёром остановились вовсе не в большом городе, а в каком-то давно вымершем посёлочке: пустырь да несколько таких же нелюдимых, как и их, бараков. Но она ложной безлюдности не верила, потому как наверняка знала, те, кто её сюда отправил, хитры и изворотливы Рядом пройдут, а не заметишь. И ещё она прекрасно понимала, что эти люди не могли ей взять и вот так вот запросто поверить.

Так куда же было бежать? Найдут. Догонят. Накажут.

Но теперь страх отступил. Совершенно незаметно. И впервые со дня смерти мужа ей захотелось дышать полной грудью. Открытым ртом. Чтобы навсегда запастись воздухом свободы. Неужто и, впрямь, противная, горькая водка добавляет смелости. Хотя, скорее безрассудности.

Несколько секунд женщина недвижимо стояла в тишине, пытаясь угадать, что именно хочет услышать. Контролёра ли, проснувшегося, всё понявшего и оттого разозлившегося да немедленно кинувшегося искать выход из ловушки, или же своё собственное сердце. Не услышала ни того, ни другого и тихонько выскользнула из подъезда. Старая деревянная дверь пропахшего испражнениями подъезда громко скрипнула в ночи, но женщине уже было всё равно. Впервые за много лет она была свободной и никому ничего не должна. И если имени у неё, по-прежнему, не было, зато появилось хоть какое-то прозвище. Которое сама себя и дала.

Беглянка.

Но только теперь, по прошествии пяти с лишним лет, стало понятно, сбежать у неё, всё-таки, не получилось и пусть бы её умертвили сразу. И несомненно так было бы лучше, нежели существовать все эти годы в диком страхе, который и вздохнуть лишний раз мешает. Не даёт жить, как страстно этого не желай.

Не позволяет даже с учётом того, что в ту ночь из Новосибирска она на первом же попавшемся большегрузе, укатила в Томск. Специально этот город не выбирала и даже была уверена, что никогда и ничего про него не слышала. Просто так вышло, что окраиной огромного, повсюду сияющего огнями фонарей и рекламных вывесок Новосибирска, где они с контролёром поселились, той самой Заельцовкой – оказался именно выезд в сторону Томска.

Всю дорогу молчала и боялась одного, не остановили бы на одном из многочисленных милицейских постов. Зато дальнобойщик постоянно курил и, не переставая балагурить, намекал на оплату натурой, да как бы промежду прочим разъяснял, у милиционеров опять какая-то спецоперация по выявлению и поимке террористов. Называется толи «ветер» толи «ураган». Пойти на неё в открытую атаку водитель так и не решился, хоть и не поверил, что она вовсе не проститутка.

– Плечевая ты, видно же сразу, чё ты отнекиваешься, – добродушно похохатывал он и его пузо подпрыгивало в такт трясущемуся двойному небритому подбородку. – Но я по нормальному хочу. А то знаю вас, затаскаешь потом по мусарням. Ссильничал, типа. И ведь не докажешь ничего, кто вас, шлюх слушать станет, но нерв помотают. Бабла ещё не хило снимут, чтобы замять все, на то они и мусора. А мне оно надо? У меня семья, жена, дочка взрослая, объясняй им потом, что это было.

Высаживая её, как только въехали в Томск, сразу же за мостом через почти высохшую речку, дальнобойщик, с удивлением глядя на толстую пачку денег, из которой она вытянула для него три тысячных купюры, присвистнул и всё также похохатывая, произнёс на прощание: