Фридрих Незнанский - Молчать, чтобы выжить

Шлегель произнес эту тираду мягким, почти просящим голосом. Да и взгляд у него был под стать голосу.

— Ну же, детка, решайся, — добавил он, поеживаясь.

Стоять и раздумывать с мокрой головой на пронизывающем ветру было неприятно. Моросящий, холодный дождь усугублял неприятные ощущения.

— Так говоришь, это недалеко? — уточнила Перова.

— Да совсем рядом. В двух кварталах. Могли бы пешком дойти, если бы не дождь.

— Ладно, черт с тобой, — нехотя согласилась Татьяна. — Только туда и обратно.

— Само собой, — кивнул немец. — У меня и самого дел по горло.

Он щелкнул сигнализацией и открыл дверцу «мазды». Если б только Татьяна знала, что у Шлегеля на уме, она бы ни за что не села в эту проклятую машину. Но, увы, она ни о чем не догадывалась.

1

Профессор Павлюков держал чашку с кофе обеими руками, как ребенок. Кофе он втягивал шумно, что еще более подчеркивало его сходство с ребенком. Хотя лицом профессор больше походил на маньяка Чикатило, чем на неразумное дитя. Он был абсолютно лыс, носат и бледен. Маленькие, острые глазки прятались в глубоких глазных впадинах. Надбровные дуги были почти голыми. С большого, бледного рта не сходила странноватая полуулыбка.

Камакин пододвинул к нему поближе вазочку с шоколадными конфетами и сказал:

— Сергей Иванович, как продвигаются наши дела?

— Хорошо продвигаются, голубчик. Оч-чень хорошо!

Профессор вновь с громким хлюпаньем втянул горячий кофе. Камакин едва удержался, чтобы не поморщиться. Ему были глубоки противны и повадки профессора, и его вид, однако он ничем не выдавал своей неприязни.

— Оборудование не подводит? — поинтересовался Камакин.

— Оборудование замечательное! — отозвался, не вынимая губ из чашки, профессор. — Если бы и здесь… — Павлюков постучал себя пальцем по лысой голове, — все было так же замечательно, то я бы давно закончил работу.

Профессор взял из вазочки конфету и быстро развернул фантик. Пальцы у него были длинные, тонкие и белые, как лапки насекомого. Смотреть на них Льву Анатольевичу было еще неприятней, чем на лысую голову Павлюкова. Вот уже неделю на все вопросы о работе профессор отзывался подобными сомнительными остротами. Камакин стал терять терпение.

— И все-таки когда работа будет окончена? — упрямо спросил он.

Профессор сунул конфету в рот, погонял ее за щекой и задумчиво ответил:

— Думаю, что через неделю первые образцы будут готовы. А если напрягусь, то, может быть, и раньше.

— Вы уж напрягитесь, Сергей Иванович, — с приветливой улыбкой проговорил Лев Анатольевич. — За скорость я вас отблагодарю дополнительно.

— Это само собой, — кивнул Павлюков. — Кстати, голубчик, вы привезли то, что я просил?

— Да, — сказал Лев Анатольевич, наклонился, поднял с пола тяжелый пакет и брякнул его на стол.

В глазах профессора засветилось любопытство.

— Что там такое? — быстро спросил он.

— То, что вы просили, — спокойно ответил Камакин. — Сок, вино, копченое мясо, красная икра… Кстати, если хотите, я привезу черную.

Павлюков улыбнулся, обнажив мелкие, острые, желтоватые зубы.

— Что вы, голубчик, разве я похож на буржуина? — делано воскликнул он. — Да и не люблю я ее. Цвет у нее уж больно мрачный. И во рту она вязнет, как каша, а я кашу с детства ненавижу.

— Ну смотрите, — пожал печами Лев Анатольевич.

Павлюков, рассеянно поглядывая на гостя, старательно облизал испачканные шоколадом пальцы, затем для верности вытер их об полу пиджака.

— Лев Анатольевич… — Он откашлялся в кулак. — А… как насчет другой моей просьбы?

— Насчет какой? — вскинул брови Камакин.

— Ну… — Профессор замялся еще больше. — Насчет более… интимной, чем икра и вино.

Несколько секунд Камакин пристально глядел профессору в глаза, прекрасно понимая, как того смущает этот взгляд (и тайно наслаждаясь этим), затем усмехнулся и сказал, словно только что вспомнил:

— А, вы об этом! С этим придется потерпеть. Вы же понимаете, что у меня нет знакомых сутенеров. — Камакин усмехнулся. — Я работаю не в той сфере, чтобы приобретать такие знакомства.

Бледные, мраморные щеки профессора немного покраснели. Он натянуто улыбнулся и сказал:

— Вы не подумайте, что я какой-то маньяк или бабник. Совсем наоборот. Я хочу сказать, что я никогда не пользовался особым успехом у женщин. Да и не особым тоже. Моя внешность никогда их не привлекала.

«И я их понимаю», — подумал про себя Камакин.

— Ну вот. Я и подумал: если вы хотите создать мне максимально комфортные условия для работы, то… Ну, в общем, моя просьба остается в силе. Если, конечно, вы не считаете ее слишком…

Тут профессор окончательно запутался в словах и, вздохнув, замолчал.

— Понимаю, — пришел ему на помощь Лев Анатольевич. — Такова участь всех ученых. Женщины любят актеров и спортсменов, а не тех, кто возится с пробирками.

— Именно так! — кивнул Павлюков. — Именно поэтому я до сих пор не женат. Да, наверно, уже и не женюсь. Я ведь уже не двадцатипятилетний мальчик.

Камакин прищурился:

— Сергей Иванович, а сколько вам лет?

— Мне? Э-э… Позвольте соображу… Тридцать восемь? — Павлюков задумался и покачал головой. — Нет, кажется, уже тридцать девять. — Он кивнул: — Да, тридцать девять.

— Ну, вы еще совсем молодой человек, — улыбнулся Камакин.

— Как сказать, — уныло возразил профессор. — Вы знаете, у математиков и физиков есть поговорка: если ты ничего не открыл до тридцати пяти лет, то уже и не откроешь. — Павлюков вздохнул. — Знаете, Лев Анатольевич, я тут думаю по вечерам… и все больше склоняюсь к мысли, что я не ученый, а простой ремесленник. Да-да, и не возражайте! Конечно, в голове у меня бродят какие-то мысли, пускают пузыри… Но беда в том, что все они чужие.

Профессор заметно поскучнел, в его маленьких глазках отразилась вековая грусть. Однако депрессия не входила в планы Льва Анатольевича.

— Что за чепуха! — фыркнул он. — Да если хотите знать, я сделал на вас ставку, потому что вы — лучший из всех химиков и физиков, с которыми мне удалось пообщаться. А я общался с академиками!

— Правда? Что ж… Возможно, я себя недооцениваю.

— Таков удел всех гениев, — пожал плечами Камакин.

При слове «гений» профессор заметно повеселел. Глазки его опять засветились. «Хвали меня! Хвали еще!» — говорили они. И Лев Анатольевич добавил:

— Пока в России есть такие ученые, как вы, я за нашу науку спокоен. Если вам интересно мое мнение, то я уверен, что когда-нибудь Нобелевская премия будет ваша.

— Вы преувеличиваете. К тому же Нобелевка — это часть политики, — смущенно произнес Павлюков.

— Об этом я и говорю. Я довольно влиятельный человек, вы это знаете. И я применю все свою влияние, чтобы помочь вам.