Фридрих Незнанский - Месть в конверте

Впрочем, насколько это помнилось Георгию, отец не очень сокрушался по поводу завершения своей службы. Потерял он уже, вероятно, все надежды добиться чего-то путного на военном поприще. А тут еще и работа приличная на «гражданке» подвернулась. Чем именно занимался Федор Александрович, какова была его должность, Георгий в свое время не поинтересовался, ну а позже, когда все быльем поросло, и тем более не было повода поминать минувшее. Известно было только, что трудился Федор Александрович не последним человеком на каком-то автокомбинате или в автоколонне. Специалистом он был, по-видимому, очень хорошим и дело свое, безусловно, любил, что, совершенно очевидно, начальством было отмечено и оценено. Много или мало получал за свои труды Федор Александрович — в семье не обсуждалось, а если и обсуждалось, то не в присутствии детей. Но несомненным фактом стало то, что жить они стали значительно крепче — тут никаких вопросов не возникало. В квартире стала появляться мебель: роскошный полированный шкаф, который даже имел собственное имя — шкаф «Из гарнитура», полированный же обеденный стол (Лешка, разумеется, тут же его обляпал какой-то дрянью, и большущий кусок полировки «полез», стол навсегда пришлось накрыть скатертью), Вера Александровна нет-нет да и демонстрировала, с очевидным удовольствием, надо сказать, новые наряды, у отца появилось два — два! — новых костюма. Ну и пацанам, разумеется, регулярно что-нибудь перепадало. Серьезно начали поговаривать о такой роскоши, как покупка телевизора! Жизнь налаживалась!

В июле приезжали в гости родственники из Сталинграда: дядя Сережа, тетя Оля и их сын Валерка. Ну родственниками они были в лучшем случае «пятиюродными», но разве так уж важна формальная степень родства, если с первых же минут общения люди становятся близкими друзьями, желанными собеседниками, понятными, доступными и необыкновенно приятными друг другу! Да и родственность, хоть и очень далекая, тоже, конечно, играла свою роль. Для Жаворонковых, давным-давно растерявших все контакты со своими родными, новообретенное ощущение своей «неодинокости» в мире стало, несомненно, явлением положительным и очень даже приятным. Слышал, правда, что-то смутное Георгий о старшем брате отца, Семене, с которым Федор насмерть перессорился еще в ранней юности и навсегда прервал все отношения. Но одно дело — туманные слухи и легенды, а совсем другое — реальные, во плоти дядя Сережа и тетя Оля, молодые, веселые, заводные, такие же, как отец и мать. И сын их — Валерка — отличный парень! И что интересно, он не только по возрасту приходился точно посередине между Георгием и Лешкой, но и по характеру являлся чем-то средним между ними, что позволило мальчишкам быстро и крепко подружиться, более того, Валерке, можно сказать, даже удалось как-то больше сблизить между собой таких различных и непохожих одного на другого родных братьев.

Ну а мама-то, мама! Практически не выходила из кухни (в компании с тетей Олей, разумеется) и каждый день демонстрировала небывалые кулинарные чудеса! Справедливости ради надо заметить, что мама и вообще в последнее время, с момента обретения своей, настоящей кухни, проводила на ней значительно больше времени, чем это было ранее. Постоянно появлялись какие-то особенные кастрюльки, сковородки, всяческие хитроумные прилады, вообще недоступные пониманию Георгия… И мама явно наслаждалась этими новоявленными удобствами, что-то там с удовольствием крутила, вертела, сочиняла… Результаты были — блеск! Пальчики оближешь и проглотишь! И хотя Вера Александровна с неменьшим, чем обычно, энтузиазмом отдавалась своей работе, более того, постоянно повторяла, что ее нынешняя театральная студия ни в какое сравнение не идет с предыдущими, что таких талантливых и увлеченных ребят у нее еще никогда не было, новое отношение к кухонному времяпровождению было налицо: обеды стали и обильнее, и разнообразнее. Ну а уж во время пребывания сталинградских родственников каждая трапеза превращалась в настоящий праздник. По вечерам заводили радиолу — вожделенный телевизор существовал пока еще только в проекте — и танцевали. Блестяще танцевали! И папа с мамой, и дядя Сережа с тетей Олей. Танго, фокстрот, вальс… Места для танцев, особенно для вальса, было не так уж много, но как-то все умещались. Иногда заходили немногочисленные знакомые, присоединялись. Мальчишки крутились и путались под ногами, верещали там что-то свое… А иногда мамы подхватывали их в качестве кавалеров и заставляли кружиться и вертеться в каких-то псевдотанцах. И не только Лешка и Валерка, которым только дай побузить, но и степенный и рассудительный Георгий что-то там тоже «выкренделевывал» ногами, как бы тоже танцуя, ну или хотя бы делая вид, что танцует. (Кстати говоря, генерал-майор Жаворонков так и остался на всю жизнь еще тем танцором! Никакие спецзанятия не помогли!) А тем далеким летом это все было ужасно весело, шумно, заводно, да просто здорово!

Но визит сталинградцев оказался не просто дружественно-родственной встречей; он повлек за собой последствия, кардинальным образом изменившие всю жизнь семьи Жаворонковых. Сергей Суровцев, дядя Сережа, оказавшийся, так же как и Федор Жаворонков, причастным к каким-то автомобильным делам, более того, занимавший в этом автомире относительно заметную руководящую должность, с первых же дней стал выступать «демоном-искусителем». «Ребятки, ваш Чернобыль конечно же очаровательное местечко, тихое, красивое, уютное… Ну а дальше что? Ну вот подрастут дети — и куда им деваться? Каковы перспективы? Где учиться? Что ж, в сопливые семнадцать-восемнадцать лет уезжать из дома, из семьи? Куда? Зачем? А вы представляете себе, что такое Сталинград, город, известный, да нет, не просто известный, а знаменитый во всем мире! Вы представляете себе размах, мощь этого города? Вы представляете себе, чего стоило за считаные годы на полных руинах, на развалинах, которые значительно тяжелее обжить, чем просто ровное и пустое место, возродить огромный город. И не просто город, а город-красавец, город будущего, можно сказать. Он уже и сегодня почище иных столиц будет! А во что мы — сталинградцы — превратим его еще лет за десять — пятнадцать! Аж дух захватывает! Переезжайте! Квартиру обменяем, с работой, и с хорошей работой, не хуже твоей здешней, слава богу, на сегодняшний день имею возможность помочь, и зарплата будет посолиднее, чем твоя нынешняя, не сомневайся! Будем рядом, будем поддерживать друг друга!» В ту же дуду дудела и тетя Оля: «Верка, ты посмотри, как пацаны-то сдружились! Ну роднее уже, кажется, некуда! Будем жить, как одна семья! А в смысле твоей работы — так в Сталинграде этих Дворцов культуры — несчитано! Театры, филармония, радио, телестудия уже своя открылась, каждый день вещает!» Разговоры эти велись при мальчишках, никто ничего не скрывал, да и не было в этих завлекательных предложениях ничего секретно-крамольного. Георгий хорошо помнил, что если в первые день-два отец просто усмехался и, в общем-то, отмахивался, то позднее в его отношении к подобным разговорам что-то неуловимо изменилось, что-то зацепило его, начало вызывать ответную и, по-видимому, весьма заинтересованную реакцию. (Возможно, до сих пор для майора в отставке Федора Жаворонкова само это имя — «Сталинград» — название города, куда не поспел в далеком 43-м году младший лейтенант Жаворонков, было связано с какими-то глубинными, подсознательными процессами, может быть даже, с какой-то внутренней неудовлетворенностью, незавершенностью чего-то, что было в определенный период жизни очень значительным и важным. Кто поймет, кто оценит, кто объяснит?..