Фридрих Незнанский - Сенсация по заказу

— И жильцы сами баки отодвигать не стали?

— Видимо, нет. Это мне понятые между делом рассказывали, когда я показания снимал. В общем, на следующий день баки все еще стояли в пяти метрах от стены дома, не дальше. Так что пуля…

— Что, попала прямо в бак? — спросил Турецкий невинным голосом.

— Необязательно. Могла рядом упасть. Но за время, которое прошло с момента смерти, приезжал мусорный эвакуатор и пересыпал содержимое баков. А после него дворник убирал.

— И вы, конечно, пулю искать не стали?

— Как же ее искать? — удивился Смагин.

— На мусорной свалке, дорогой мой, — сварливо сказал Турецкий. — Узнать, куда отвозили мусор, и искать, искать…

Смагин расстроился. Выдавил еле слышно:

— Это моя оплошность?

— К сожалению, ваша. Ладно. И не такое бывало. Однажды на моих глазах доктор у самоубийцы смерть констатировал. А тот открыл глаза и попросил опохмелиться.

— Вот это да! — расхохотался Смагин.

— Ничего, служба у вас впереди длинная, еще насмотритесь, — пообещал Турецкий и добавил про себя: к сожалению…

Смагин между тем тряхнул головой и сказал довольно решительно:

— Александр Борисович, очень жаль, что я этого не сделал. Но ведь самоубийство же. Пистолет рядом валяется. Отпечатки пальцев на нем — Белова. Плюс — предсмертная записка.

— Чуть не забыл! — спохватился Турецкий. — А как насчет этой записки? Вы в ней поковырялись?

Оказалось, почерковедческую экспертизу Смагин не проводил, потому что предъявил предсмертную записку Белова трем его сотрудникам (Майзелю, Кол-дину и какому-то Ляпину), и все опознали почерк шефа.

— Значит, вы уверены, что это самоубийство?

— Конечно. Я прокурору Григорьеву так и написал. Он изучил материалы и согласился. Дело закрыл. — И добавил с легкой тревогой: — По-моему, он опытный специалист…

То, что Смагин нервничал, было немудрено. Он, молодой следователь областной прокуратуры, то есть, в сущности, московской, собрал весь материал и предположительно классифицировал происшествие как самоубийство. Прокурор такое мнение подтвердил и дело закрыл. Точка. Но Колдин и Гордеев настаивают, что совсем даже не точка.

Турецкому сейчас нужно было, чтобы Смагин не мандражировал, а четко отвечал на его вопросы.

— Опытный так опытный. Ладно. Вы сказали: за время, которое прошло с момента смерти. А что определил врач, сколько времени прошло с момента смерти?

— Пять-шесть часов. Так врач сказал.

— То есть время смерти Белова… — Турецкий вопросительно смотрел на младшего коллегу.

— Между одиннадцатью и двенадцатью часами.

— Хорошо. Хотя что же тут хорошего… Да, а как насчет самого выстрела? Никаких, даже косвенных, свидетельств нет?

— Выстрела никто из соседей не слышал, возможно, потому, что был день и все были на работе, — уточнил Смагин, упреждая следующий вопрос о возможных свидетелях. — А те, кто оставался, — пенсионеры, и они…

— Старые и глухие, — закончил за него Турецкий.

— Вроде того. А Колыванов хоть и не глухой, но спал. У него ночная работа была.

Неплохой паренек, подумал Турецкий. Шустрый. Надо его запомнить. А впрочем, зачем запоминать, когда можно…

— Слушайте, Смагин, вы чем сейчас занимаетесь? На службе я имею в виду.

— Я… у меня есть дело о поджоге на чердаке… и еще там по мелочи… — Смагин покраснел как красна девица. Что-то почувствовал. Интуиция — это хорошо, пригодится.

— По мелочи, значит. И как, интересно?

— По-всякому. Работа же.

— Это точно, — кивнул Турецкий, вполне удовлетворенный философским ответом. — А вас не задевает неприязненное отношение обывателей?

— Когда это? — удивился Смагин.

— Или вы его просто не замечаете? Я имею в виду то, как в обществе относятся к правоохранительным органам. Вы же понимаете, что неоднозначно. Или однозначно плохо. А уж в кругу ваших сверстников — так небось и подавно. Смеются, наверно, над вами, иронизируют, а? Как вы это переносите?

Турецкий намеренно не смягчал выражений: он хотел видеть реакцию Смагина. Реакция оказалось очень простой.

— Я на это внимания не обращаю, Александр Борисович, это пустая трата времени. Я служу своему делу, как умею, как меня научили, и… горжусь своей работой. Я думаю, что я — на своем месте.

Турецкий даже подивился: такие слова не из телевизора или газетных передовиц, а вживую, от нормального человека, услышишь нечасто.

А Смагин продолжал:

— Если кто-то считает, что нашей работы нужно стесняться, так это только потому, что мало о ней знает. А ведь в прокуратуру попасть работать не так-то просто. Уж вы-то понимаете! Во-первых, такое образование нужно еще суметь получить, а во-вторых, нужно постоянно доказывать свою профпригодность. Рутины, конечно, много, но ведь должен же кто-то отделять зерна от плевел.

Теперь Турецкий был не только удивлен, но даже немного растроган, словно увидел в этом мальчике себя самого двадцатилетней давности. Тоже ведь собирался горы сдвинуть… Ну а что, может, даже и вышло немного. По крайней мере, стыдиться точно нечего, господин государственный советник юстиции третьего класса.

— А что вы скажете, Смагин, если я попрошу ваше начальство откомандировать вас ко мне, пока я этим делом занимаюсь?

— Самоубийством Белова? — спросил Смагин чуть дрогнувшим голосом.

— Или убийством, кто знает. В этом и есть суть проблемы.

— Александр Борисович, вы не шутите — насчет «откомандировать»?

— У меня на это времени нет, коллега.

Смагин был в полном восторге и смотрел на Турецкого влюбленными глазами.

Вероятно, подумал Турецкий, парень поглощен не столько работой, сколько смутным предчувствием раскрывающейся жизни. Наверно, ему уже рисуется новая жизнь, полная удивительных приключений и государственных тайн.

У Турецкого зазвонил мобильный. Если жена, то жизнь удалась, загадал Александр Борисович, а если Меркулов… то тоже удалась.

— Алло?

— Саша, ты нужен на работе. — Это был Меркулов.

— Скоро приеду. Надеюсь, там у тебе не новый Шляпников меня дожидается?

— Генеральный дожидается.

— Ого!

Турецкий попрощался со Смагиным и пошел к своей машине. Потом остановился и крикнул:

— Слушайте, Олег, а это ведь довольно одинокое занятие — бег на длинные дистанции, а?

Смагин немного подумал, прежде чем ответить, но сказал твердо:

— Ничего, мне нравится.

Пять минут спустя Смагин ел мороженое (ягодное, в пластиковом стаканчике, 13 рублей), вышагивал по тротуару и счастливо улыбался, подставив лицо нежестокому еще утреннему московскому солнцу. Рядом кто-то пару раз нажал на автомобильный клаксон. Смагин посмотрел налево и увидел медленно двигающуюся «Волгу» Турецкого.

Не останавливаясь, Турецкий спросил в открытое окно: