Фридрих Незнанский - Семейное дело

— Так он еще и с компьютером на «ты»? Золотой парень!

— А как же! Попрошу, пожалуй, включить его в нашу группу… Так вот о граффити. Это ведь, Слава, не праздное любопытство. Помнишь, у нас и раньше бывали дела, связанные с искусством? Главное, что я уяснил: не вредно знать, с чем имеешь дело, потому что в каждой избушке — свои игрушки, то есть, по-нашему, по-простому, свой криминал. Это во-первых. А во-вторых, знания предмета всегда пригодятся для доверительных бесед со специалистами. Так рассказывать дальше про граффити?

— Ну давай, — разрешил Слава. — На чем мы остановились — на древнем Риме или на пещерах?

— Ну, Слава, пещеры, римляне — сегодня не актуально, это для справки. По-настоящему история современного граффити начинается с семидесятых годов, вместе с рождением хип-хоп культуры. Некоторые райтеры, особенно те, которые терпеть не могут хип-хоп, это отрицают, но факт остается фактом: если хип-хоп и граффити — не одно и то же, зародились они одновременно.

Был в Нью-Йорке парень, работавший курьером: целый день туда-сюда бегал по Нью-Йорку. И чтобы совсем не спятить от такой работы, полюбил рисовать на стенах свою художественно выполненную подпись. Вслед за ним это стали делать и другие американские парни. Подписи эти у райтеров до сих пор называются «тэги», и каждый тэг настолько же индивидуален, насколько… ну как любая подпись человека. Когда их стало много, они начали соревноваться, чей тэг лучше выполнен. Рисовали чем угодно: маркерами, штемпельной краской, краской для обуви, которую научились загонять в пустые баллончики из-под дезодорантов. Те, кому совсем нечем было заплатить за эти премудрости, воровали нужный инвентарь из-под носа зазевавшихся продавцов. Так что кое в чем ты, Слава, прав: наши нью-йоркские коллеги-полицейские заинтересовались райтерами с самого начала, хотя бы по этой причине.

— А по причине того, что они портили заборы, их не ловили?

— Если бы только заборы, Слава! Граффити скоро и в метро пробралось. До райтеров быстро дошло, что самый смак — это разрисовывать движущиеся объекты, например поезда. Юные художники проникали в депо, а наутро поезда выходили оттуда, так сказать, преображенными. Веселенькой, не заводской, в общем, расцветки… В 1976 году разрисовали целый состав! Начальство нью-йоркской подземки долго боролось с райтерами и наконец выжило их из своих владений. Но и сейчас есть такие личности, которые даже из Европы приезжают в Нью-Йорк — колыбель граффити, — чтобы там оставить свой тэг. Засветиться, так скажем…

Слава Грязнов наморщил лоб:

— И тут метро, и там метро. Зам главы метрополитеновской милиции встречается с бывшим главой московских райтеров, и их убили. Не наводит ни на какие мысли?

— Наводит. На много мыслей сразу, но ни одной подходящей среди них не наблюдается. Фактов у нас маловато…

— А по граффити еще какие факты? Я имею в виду наши, криминальные?

— Криминальных, Слава, хоть отбавляй. Некоторые уголовные группировки в Америке поставили граффити себе на службу и метят таким образом места своего действия, чтобы не допускать на подвластную им территорию конкурентов. Может, и у нас что-то похожее есть, правда, лично я до сих пор не сталкивался.

— Надо бы покопать, — нахмурился Слава.

— Ну вот! А говоришь, «все ясно», «какие тут глубины»…

— Так чего ж ради мы с тобой спорим? — уперся Слава. — Я сказал всего-навсего, что те, кто пишут на заборах и на стенах, — хулиганы, а ты говоришь, что они — уголовники. Я тебе сказал, что граффити — это дурь, а не искусство…

— Так ведь в том-то и дело, что именно искусство! — Турецкий метался в поисках слов, нужных для того, чтобы переубедить несговорчивого друга. — Со своими творцами, своими потребителями, своими законами. Не говоря уже о том, что нацарапать на заборе слово из трех букв доступно каждому, а чтобы создать произведение граффити, новичку приходится потратить не один месяц, а то и не один год…

Слава Грязнов смотрел на друга такими кроткими увещевающими глазами, что объяснения мало-помалу увядали, пока вовсе не канули в пустоту.

— В конце концов, Слава, это красиво. Просто красиво — для людей, которые ценят такую красоту. Поверь.

Турецкий и сам не понимал, зачем ему нужно, чтобы Грязнов поверил в красоту граффити, к которой Александр Борисович и сам был не слишком восприимчив. Может быть, потому, что при игнорировании этого факта рассмотрение дела становилось слишком прямолинейным, из него исчезали какие-то неожиданные точки и углы зрения, которые могли оказаться решающим для разгадки.

Могли, впрочем, и не оказаться…

— Так и быть, Слава, оставлю тебя в покое. Можешь считать граффити искусством, можешь не считать. А мне пора уделить внимание человеку, для которого граффити — искусство, а не что-нибудь другое. Большую часть жизни она, образно говоря, под его сенью провела…

Что общего было между такими разными людьми, как заместитель шефа милиции на метрополитене Борис Бирюков и один из основателей русского «граффити», а в последние годы дизайнер, Николай Скворцов? Что связывало их, помимо воспоминаний о школьных годах, любимых и нелюбимых учителях и пропущенных уроках? Их профессиональные интересы, казалось бы, совсем не пересекались. У каждого были свои приоритеты, свои ценности… свои враги… Кого именно они хотели убрать? Был ли убит Скворцов за то, что находился рядом с Бирюковым, или, наоборот, Бирюков пал случайной жертвой знакомства со Скворцовым? А может, то и другое неверно, и оба просто-напросто оказались в неудачное время в неудачном месте, случайно подсмотрели нечто, не предназначенное для постороннего взгляда?

Каждый из этих вопросов заслуживал внимания, и Турецкий решил заняться продвинутым художником Николаем Скворцовым. Художники обычно приобретают врагов не меньше, чем простые смертные, хотя причины, по которым один художник способен невзлюбить другого, лежат обычно вне круга интересов простых смертных. Значит, потребуется помощь, и Турецкий даже знает, какого молодого сотрудника (точнее, сотрудницу) необходимо привлечь… А следователю Сумарокову, уверенному, что убийство связано с криминалом, которого полно в Московском метрополитене, поручил разработку этого направления. В помощниках у него решил оставить Ивана Козлова, который производил впечатление парня неглупого и энергичного. Возможно, в процессе проверки всплывут какие-либо факты, связанные с местью к генералу со стороны каких-либо преступных группировок, которым он сильно в последнее время противодействовал, что называется, наступил на хвост?

Для этого в первую очередь надлежало допросить штаб УВД, то есть офицеров, близких по службе к генералу Бирюкову. Этим и занялись, не откладывая в долгий ящик. Допрашивали врозь и всех вместе. Через час допроса в комнате стало синё от сигаретного дыма, а к середине дня воздух приобрел такую плотность, что глаза невольно искали тот самый инструмент, который в поговорке употребляется для проверки плотности атмосферы — топор. Иван Козлов принципиально не курил: увиденная на вскрытии картина легких курильщика, затянутых черной сеткой, навсегда отвратила его от этого пагубного занятия. Сумароков не имел привычки курить и благодарил только насморк, который не успел кончиться и хоть как-то хранил его нос от покушений никотина. Зато другая привычка оставалась при Сумарокове в любых обстоятельствах, и, выслушивая офицеров-транспортников, он успел исстрочить своим мелким почерком скрупулезного бюрократа не один лист формата А4 — и с одной, и с другой стороны.