Фридрих Незнанский - Финиш для чемпионов

— Вы запомнили их лица? — уточнил Турецкий.

Давыдов кивнул, насколько это позволяла сделать сеть опутывающих его трубочек.

— Постарайтесь вспомнить, не было ли у кого-нибудь из них сходства вот с этим изображением.

Фоторобот убийцы Любимова и Чайкиной дождался своего звездного часа: уверенно выбрав его среди ряда приблизительно похожих лиц кавказского типа, Тихон Давыдов признал:

— Да, это тот самый, что подошел первым.

Но на том сюрпризы не кончились. Сглотнув слюну, Давыдов продолжил:

— И кажется, я могу вам сказать, кто это такой. Раньше я видел этого молодого человека только на фотографиях, а вам не надо объяснять различия между лицом на фото и в жизни… К тому же он, по-моему, нефотогеничен…

— Так кто же это, по-вашему?

Тихон Давыдов внезапно замолчал — не потому, что боялся высказать то, в чем был, по-видимому, уверен. А потому, что слабость — естественное следствие ранения и предпринятой по этой причине тяжелой операции — сковала его, перехватила дыхание, заставила, со свистом вдохнув воздух, посинеть. Испугавшись, что Давыдов сейчас потеряет сознание и не успеет поделиться сведениями, от которых зависела судьба многих людей, в том числе бесследно пропавшего Гордеева, Турецкий потянулся к располагавшейся над койкой кнопке вызова медсестры, однако больной перехватил его руку своими влажными, холодными, но достаточно сильными пальцами.

— Нет… не… надо… медсестры… Мне не разрешат… я смогу… это Алоев…

— Кто? — Если даже Турецкому показалось, что он не расслышал, звуки произнесенного имени с точностью запечатлел чувствительный диктофон.

— Сын депутата… Госдумы… Захара Алоева…

Тихон Давыдов прикрыл глаза бледными веками, не прекращая говорить. Голос его был едва слышен, но дикция отчетливая…

Оказывается, зампред федерального агентства Глазырин собрал достаточно большой материал о банде распространителей наркотиков среди спортсменов Москвы и России в целом. Располагая списком как распространителей, так и дилеров, Глазырин особенно интересовался их высокими покровителями, неоднократно помогавшими этим негодяям выходить сухими из воды. Среди преступников были лица, занимающие видное положение как в Госдуме, так и в Министерстве здравоохранения и социальных проблем: замминистра здравоохранения Степанов, генерал-лейтенант милиции Размахов и другие. Пристальное внимание вызывал со стороны Глазырина депутат Захар Алоев, против которого накопилось огромное число улик — к сожалению, косвенных, поскольку было практически невозможно заставить кого-то открыто свидетельствовать против него. Алоев — мастер внушать страх! Давыдов никогда не встречался с этим странным депутатом, но неоднократно видел его на фотографиях, в том числе и тех, где он был запечатлен рядом с сыном и наследником, Мансуром Алоевым, которому предстояло стать одним из самых богатых людей московской чеченской диаспоры. Компроматом на Мансура Алоева Глазырин и Давыдов не располагали, поэтому особенно к нему не присматривались. Однако сейчас глава антидопинговой комиссии Олимпийского комитета уверен практически на сто процентов, что Мансур Алоев возглавлял тех, кто ранил его и убил Глазырина.

Раскрыв подоплеку покушения, Давыдов как будто бы успокоился. Губы его, минуту назад синие, начали розоветь, дыхание медленно возвращалось к норме.

— Что вам известно об убийствах гендиректора комплекса «Авангард» Натальи Чайкиной и экс-чемпиона мира по плаванию Павла Любимова? — задал следующий вопрос Турецкий, кинув взгляд на свои наручные часы. Время поджимало: вот-вот ворвется врач или медсестра с криком: «Прекращайте беседу, больному противопоказано напрягаться!»

— Известно… да… я слышал… Любимов, Чайкина и другие были членами «Клуба по борьбе с запрещенными стимуляторами» и оказывали нам посильную помощь. Не всегда удачно: иногда их предположения не оправдывались, оказывались бездоказательными. Я знаю, что Любимова убили. Ведь это произошло давно, еще в январе? Почему же нас подстрелили только сейчас?

— Любимов собирался поделиться с вами какой-то важной информацией?

— Любимов? Да… и Чайкина… Они что-то такое обещали, но не говорили ничего конкретного. Может быть, это было серьезнее, чем я думал. По крайней мере, как я теперь понимаю, убийцы придавали этому большее значение, чем мы с Глазыриным.

— Очень жаль, что вы не поделились этими сведениями со следствием по делу об убийстве Любимова, какими бы несерьезными они вам не казались. — Турецкий понимал, что негуманно укорять и без того пострадавшего человека, но искренне не мог удержаться. — Возможно, если бы вы так поступили, покушение удалось бы предотвратить.

Давыдов молчаливо вздохнул, признавая свою вину. Как раз на этом патетическом месте в палату ворвалась медсестра, которая слегка запоздала, но тем более рьяно бросилась исполнять свои обязанности:

— Что, вы до сих пор беседуете? Как вы себя чувствуете? Вам не хуже? Давайте измерим давление…

Турецкий догадался, что пора прощаться: даже если состояние Давыдова будет признано удовлетворительным, спокойно договорить с глазу на глаз им не дадут. Кроме того, миссия его была, в общем, окончена: Давыдов поведал все, что собирался. Александр Борисович покидал палату, провожаемый жалобным причитанием Давыдова, обращенным скорее к себе, чем к старшему помощнику генерального прокурора:

— Почему же нас подстрелили сейчас, а не в январе?

У Турецкого появится еще достаточно данных для ответа на этот столь терзающий Давыдова вопрос. А пока следовало заняться Алоевыми. Настоятельно следовало.

Дэвид Гросс терпеть не мог восточного гостеприимства, чреватого бешбармаком, люля-кебабом, рахат-лукумом и прочими экзотическими угощениями, в которых он не разбирался и заранее знал о них только то, что они обременяют желудок, безумно калорийны и напичканы пропастью холестерина. И еще то, что от них нельзя отказываться, иначе обидишь щедрого хозяина. По правде говоря, мистер Гросс вообще не любил ничего экзотического, особенно восточного: он был человеком типично западным и ничуть этого не стыдился. Некоторые его восторженные коллеги, разведав, что Дэвид в ближайшем будущем получит должность торгового представителя США в России, принялись вздыхать, закатывая мечтательные глаза: «Ах, таинственное наследие Византии! Золотые купола! Единение Европы и Азии!» Дэвида Гросса подобные восторги не обуревали ни минуты. Из русских, с которыми он встречался, ему больше всего понравились те, которые сумели отбросить свою евразийскую аутентичность и стать нормальными деловыми европейцами. Кстати, он замечает, что с каждым годом таких становится в России все больше и больше: страна, которая была на такой долгий срок посажена в морозильную камеру социализма, постепенно оттаивает и цивилизуется. Какая жалость, что приходится делать ставку не на русских, а на чеченцев! Чеченцы — мусульмане, а мусульманину никогда не стать западным человеком: под пиджаком модного покроя он продолжает прятать кривой кинжал. Однако мистер Гросс — бизнесмен, а значит, обязан делать свое дело, невзирая на личные симпатии и антипатии.