Фридрих Незнанский - Слепая любовь

Сергей был скептиком, но не дураком. И уже сам факт того, что роль гонца поручена Сашке, не мог не вызвать у него подозрения. Но Турецкий был тверд. И Сергей сдался, не стал прижимать дружка к стенке, зато предложил ему, поскольку так уж вышло, самому взять на себя роль утешителя. У Турка получится, был уверен он. И никаких обид. «Ну, сам подумай, на кой хрен мне еще и эти вериги?!»

Наверное, Александр так бы и поступил, если бы мог предугадать, чем закончится это дело. Но не угадал. Да и сам несерьезно к этой истории отнесся. И разговаривал с Таней, пытаясь в шутливой, дружеской, почти интимной форме как-то успокоить ее, уговаривал поискать другой объект внимания, более достойный, что ли, чем этот прохиндей Монахов, у которого одни девки на уме. Про себя бы так Александр Борисович, конечно, ни тогда, ни после не сказал. Не захотел, да и повода не видел. А вот Таню он так и не сумел ни в чем убедить. Она и поверила, и… не поверила ему, сама позже неоднократно уединялась с Сережкой. О чем они там говорили, неизвестно, но Монахов ходил какое-то время смурной и на Сашкины вопросы отделывался неопределенным пожатием плеч, недовольно кривил лицо, словно сосал лимон. И вообще, вид имел несколько растерянный.

Закончилось все неожиданно и трагически. Однажды рано утром Таню нашли в туалете общежития. Она висела в веревочной петле, укрепленной на угловом изгибе трубы водяного отопления. Ни записки, никакого иного объяснения после нее не осталось. Да следствие особо и не вели, потому что в чемодане Тани обнаружили солидный запас снотворных таблеток. Ну, теперь понятное дело! Для кого держала-то? Конечно, для себя, недаром некоторые подруги называли ее заторможенной. А другие утверждали, что никто не видел, чтобы Таня пила какие-нибудь лекарственные препараты. Но мало ли, что они говорили!..

И вот тогда Турецкий вспомнил и записал кое-что из их немногих разговоров с Таней. Все о том же, о любви, разумеется.

«…Я способна от любви к человеку сделать все что угодно. Любое, что могут назвать даже безумством. Прикажет: кинься вниз головой — брошусь не раздумывая. Это не сумасшествие, просто я — такая. Если люблю — все! Танком не сдвинешь! Убить можешь, а я не отступлюсь…»

Такое было признание… И это не ребенок говорил, неопытный в жизни. Не наивная девушка, она ж незадолго перед этим в буквальном смысле изумила Турецкого своим огненным темпераментом, причем самоотрешенным до такой степени, что, казалось, ею руководили какие-то посторонние силы, которым она слепо подчинялась, и в своих действиях потому не видела никакого греха. Или еще фраза:

«…Когда я перестану любить, я пойму, что жизнь закончена, и прекращу пустое существование…»

А вот и его первая собственная реакция на то жуткое «прекращение»:

«Что это? Она действительно заранее все уже знала? Она была запрограммирована, что ли, на любовь, и только на любовь? Но так же не бывает! Люди — живые, меняющиеся. Как и те обстоятельства, в которых они находятся… Неужели все-таки бывает?..»

Да, вспомнил он теперь, потрясение было просто невероятным…

Его и Сережку вызывал следователь, допрашивал. Сказали правду. Да, была влюблена, нет, не ссорились. Все было мирно, спокойно. Не мог же Турецкий сознаться себе в том, что должен был бы предвидеть такой финал, если бы всерьез задумался о сказанном Таней. Но он же не стал морочить себе голову…

Мог бы, в конце концов, во спасение светлой души послушаться Сережку и влюбить в себя Таньку. Трудно, что ли? Так даже если и трудно, и сама задача увлекательней! И вовсе необязательно было «влюблять» навсегда, пусть хотя бы на какое-то время, а там оно само и подсказало бы выход. Ведь мог, и еще как! Если бы только захотел. Но… пожал плечами, мол, сами смотрите, ребята, делайте, что хотите. Я свое получил, извините, я пошел…

Сколько раз в жизни, потом уже, он подходил к пониманию того, что сумел бы многое изменить в лучшую сторону, если бы… Ах, если бы хоть раз действительно сделал попытку… Реальную, а не на словах. Или в мыслях…

Как они обожали, выходя из стен альма-матер, «зрело» обсуждать всякие психологические загадки, неординарные ситуации, неожиданные повороты при разрешении жизненных конфликтов, следственные тайны! Какими мнили себя великими знатоками человеческой сущности, всяческих заблуждений и фобий! Ну да, все та же самая «иллюзия понимания».

И почему именно сейчас, когда возникло это мелкое, в сущности, дело с Юлией Осиповой, — просто как некая загадка, разрешить которую будет, скорее всего, не очень трудно, — что-то вдруг неладное стало происходить с интуицией, которой он привык доверять? Главное, с чего бы? Откуда беспокойство?

Не проще ли пойти да спросить у самой девушки? Спросить элементарно: «Послушай, объясни, что с тобой происходит? Ты умная, красивая… Ну, конечно, для родителей их дети всегда самые-самые! А мы, старики, народ битый и знаем такое, о чем тебе, милая, не дай бог и догадываться. Так ответь, как другу!» Вот и все проблемы. Что, нужные слова разве не найдутся?

А если б они тогда нашлись? Когда он именно с дружеской улыбочкой смотрел в огромные, отчаянные глаза Тани? Что ж промолчал-то, если знал такие слова? Почему предпочел шуткой отделаться?.. Ах, ну да, нам же неудобно…

Александр Борисович услышал в прихожей звук открывающейся двери. Закрыл тетрадку, сунул ее в письменный стол, где в глубине тумбы был вмонтирован сейф. Там хранился пистолет, который ему, несмотря на досрочный, вынужденный «пенсион», все-таки, как еще хранителю некоторых, оказывается, существующих государственных тайн, оставили на предмет самозащиты, и запер ящик. Сюда Ирка не имела права лазать. Нинка — тем более. И никто, ни один человек на свете, так и не узнал истинной подоплеки этой горькой истории.

«Нет, что-то здесь есть, — подумал он, поднимаясь, чтобы узнать, кто пришел, и помочь, если надо. — Человек вообще загадка. А молодая женщина тем более».

— Что новенького, Шурик? — спросила Ирина, когда он вышел в прихожую, чтобы принять у нее сумки. — Чего хмуришься, милый? Ребята наши еще не звонили? А ты чем занят?

Вон сколько вопросов сразу! Он попытался усмехнуться.

— Ты не поверишь, Ирка. Сидел и думал…

— Почему ж не поверю? Я вот ехала и тоже размышляла. И, знаешь, пришла к мысли, что, может быть, мне стоило бы поехать к ним в гости. Посидеть, поболтать, познакомиться с этой Юлей. Найти какую-нибудь тему, а? Не стоит, как считаешь? Пощупать, так сказать, ее психику, а, Шурик?

— Ты у меня умница, — улыбнулся он. — Я тоже именно об этом думал. Вот видишь, мысли сходятся, значит, в этой идее что-то есть. Давай подождем от ребят первых результатов, обсудим и решим окончательно. Неспокойно мне почему-то. Обычно так не бывает. Во всяком случае, не помню, чтоб такое же ощущение… бессилия, что ли… какой-то ошибки — тревожило. Давно не было. Да и сейчас никаких причин пока вроде нет.