Юзеф Хен - Тост

– Может, и конфискуем. Мы охраняем общественное имущество.

– Это не общественное имущество. Так, кое-какие тряпки. Американцы дали.

– Почему вы не сняли лагерную куртку? – допытывался Мелецкий, как следователь. Хенрик вспомнил допрос в замке. Это метод или потребность, вытекающая из характера?

– Могли бы одеться поприличней, – продолжал Мелецкий.

– Чтобы соблазнять романтически настроенных мужчин? Спасибо, хочу немного постоять.

– К сожалению, мы едем в обратном направлении.

– Я заметила. Всего хорошего.

– Но зато в одно знаменитое место, – быстро вмешался Рудловский.

– Пан Рудловский, – грозно сказал Мелецкий. Старуха спросила:

– Чем знаменитое? Костюшко ночевал?

– Нет, любовница Гитлера. И оставила много белья, – сказал Рудловский, подмигивая.

Блондинка повернулась к женщине в полосатой куртке:

– Пани Анна, надо подумать.

– А это далеко? – спросила Анна.

«Я когда-то слышал этот голос, – подумал Хенрик. – Но тогда он не был таким сухим. У него были другие краски и другая температура».

– Пятнадцать километров, – объяснил Мелецкий. Достал свой мандат. – Курортный городок Грауштадт. Жители эвакуированы. А это, видите, магическая бумажка.

Старуха прочитала.

– Бумажка соблазнительная.

– А мы? – обратился Мелецкий к бойкой блондинке. Он снова сжал ее локоть: – Проведем веселый вечер.

Блондинка воскликнула:

– Прекрасно! Вспомним молодые годы.

Потом воцарилось напряженное молчание. Хенрику казалось, что его осматривают и оценивают. Лахудры чертовы!

– Не знаю, годимся ли мы для веселого вечера. Для этого мы слишком грустные, – услышал он голос Анны.

– Зачем грустить! – крикнул Чесек. – Да здравствует свобода!

– Надо себя пересилить, – подхватил Рудловский.

– Надо? – Это она, Анна. – В самом деле?

Хенрика резанула последняя фраза, он посмотрел на Анну. Она, наверно, прочла в его глазах одобрение, потому что по ее лицу проскользнула едва заметная улыбка. Бойкая черная толстуха спросила:

– И надолго?

– Самое большее на две недели, – объяснил Мелецкий. Хенрик спрыгнул с машины.

– Пан доктор! Мелецкий повернулся к нему.

– Как, две недели? – удивился Хенрик. – Мы же должны организовать местную власть.

– Естественно. Но с какой-нибудь машиной баб можно будет отправить назад. Вот только…

Мелецкий отвел Хенрика в сторону.

– Их пять, а нас шесть, – сказал Мелецкий. – Может быть конфликт.

– Не будет, меня не считайте.

– Вы пас?

– Да.

– Почему?

– Ищу принцессу, – сказал Хенрик с улыбкой. – Может быть, попадется.

Женщины стали взбираться на машину.

– Дамы на колени! – крикнул Чесек.

– Пани Анна!

– Спасибо, мне хочется постоять.

– Пани старше!

– Барбара, если вы так любезны. Пожилая села Чесеку на колени.

– Очень приятно, – сказал он, не скрывая своего удивления. – Меня зовут Чесек.

Послышались имена: Хонората, Зося, Янка, Зося, Янка, Хонората. Он не запомнил, кого как звали, слышал, что Рудловский по очереди представляет их.

– А это Хенрик, – услышал он и поклонился.

Янка, Зося, Хонората – какая разница? Он видел только формы, выпуклости – единственное, что у них осталось от его идеала женственности.

– Не хотите таблетку? – спросил Рудловский чернявую. – Против морской болезни.

Машина доехала до развилки и свернула в лес. Она двигалась по тенистому коридору в лучах солнца, пробивающихся сквозь кроны деревьев. И пахло по-настоящему. Не пожаром, не хлоркой и падалью, а лесом, живицей, грибами, мохом, волосами молодой девушки. «Я был прав, – подумал Хенрик, – останусь в лесу». Он стоял, опираясь о крышу кабины, ощущая возле своей руки руку печальной женщины в лагерной куртке. Она задумчиво смотрела вперед, ветер развевал ее короткие волосы, гладил лоб и вздрагивал на ресницах. Она закрыла глаза, словно желая что-то вспомнить, вызвать какую-то картину.

– Пахнет, – сказал Хенрик. Она кивнула, не открывая глаз.

– Вы могли бы жить в лесу? – спросил он.

– Нет. Мне было бы страшно.

Грузовик подъехал к брошенной бензоколонке. Дальше дорога отрывалась от деревьев и входила в извилистую каменную улочку, состоящую из нескольких десятков двухэтажных домов. Палисадник перед ближайшим из них зарос сорняками, крапива поднялась высоко и доставала до ставней.

– Заглушить? – спросил Смулка. Шеф, должно быть, сказал «да», потому что мотор замолк и стало тихо. Мелецкий спрыгнул на мостовую, крикнул: «За мной!» Хлопнула дверь. Все стали слезать с машины. Рудловский обхватил чернявую (Зося? Хонората?). Чесек принял на себя седую Барбару. Анна спрыгнула, осмотрелась, несколько раз втянула носом воздух, но не могла угадать запах.

– Это мята, – попробовал помочь ей Хенрик.

– И плесень, – добавила женщина.

– Все? – спросил Мелецкий.

– Все.

– Ну тогда за мной, марш, – повторил он команду.

– Пан начальник, – сказал Смулка, кланяясь перед окошком бензоколонки. – Налей, пан, скорее, высшего сорта…

Он начал качать. Аппарат затрещал. Потом что-то захрипело, раздалось бульканье, как при полоскании горла, и из трубы брызнула струя бензина. Все улыбнулись.

– Спасибо, – сказал Смулка. – Сдачи не надо.

Они шли по улице не спеша, от дома к дому, от витрины к витрине. Витрины были пустые, запыленные, у некоторых опущенные жалюзи, но вывески объясняли, что за ними скрывается.

– «Спортварен», – прочитал Прилизанный. – Я возьму себе костюм! – воскликнул он радостно.

– Вы играете в теннис? – спросила седая. – В свое время, – ответил он небрежно.

– Тогда устроим матч, – предложила Барбара. – Я покажу вам класс.

Рудловский вломился в аптеку.

– Вы знаете, – признался он Хенрику, когда вышел оттуда, – у них прекрасные препараты, я думал, что найду там противозачаточные средства, вечером пригодились бы.

Сначала все разговаривали тихими голосами, словно боясь кого-то разбудить, вдруг Чесек запел по-тирольски, ответа не последовало, никто не возмутился, никто не крикнул: «Мауль хальтен, ферфлюхте швайне!» Тогда Чесек крикнул:

– Гуляй душа! Чего, б…., стесняться!

– Заткни глотку! – крикнул шеф. – Не выражайся при женщинах.

Барбара рассмеялась.

Их голоса звучали свободно между стенами – весь городок наш, что бы здесь сделать – может, поджечь, может, пострелять в цель, такой свободы я еще в жизни не испытывал. Пусть дамы голыми станцуют на улице – ого, кто-то рехнулся. Смулка поднял с мостовой камень.

– Сейчас разобью вон то окно, ей-богу! – крикнул он. Хенрик хотел подойти, но вдруг спохватился. Не спеши, наблюдай и молчи.

Зато к Смулке подлетел доктор.

– Брось! – приказал он.

– Почему?

– Брось камень.