Евгений Греков - Женская карта

– Ха-ха-ха! – неподдельно развеселился Корявый, – Конечно дают! – и, чтобы не остаться в долгу, объяснил: – Вам мамаши и сёстры всякие деликатесы с воли везут, а в зоне они не положены. Или забыл? Вот! – он извлёк из внутреннего кармана кителя две плитки шоколада и покрутил ими перед носом заключённого. – Сегодня вечерком любой подарю и весь вопрос. Держи! – и он к полнейшему Олегову удивлению сунул ему одну шоколадку прямо в нагрудный карман робы.

– Ты чё его поважаешь, а Леденцов?! – попытался образумить коллегу прапорщик с усиками.

– Пускай балуется и нас вспоминает! – отмахнулся от напарника Корявый. Уже на выходе из чифирилки буркнул: – У мужика двенадцать лет сроку, пусть жрёт.

В своё время, ещё малолеткой, Колька Леденцов чуть сам не угодил в воспитательную колонию. Избили они как-то с дружком одного школьного воображалу и часы с него сняли в придачу, которые он, впрочем, в тот же день подарил своей зеленоглазой соседке по парте Ленке Обручевой. Колька уже целый год вздыхал по этой своей однокласснице, о которой все говорили, что у неё мать следователем работаем. Вечером Ленка вернула часы назад, откуда-то узнав, что он снял их с того пижона, и посоветовала возвратить хозяину. Пренебречь советом соседки Колька просто не мог и потому отдал воображале часы, чем, вероятно, и спас себя от знакомства с воспитательно-трудовой колонией.

Накануне призыва мечтал Леденцов попасть в ВДВ либо в подводники на худой конец, а его закатали во внутренние войска. Поначалу он был ошарашен и находился в шоке, потом орал в кабинете у военкома и рвал на себе футболку, что лучше срок в зоне тянуть, чем служить в ВВ, однако же отслужил; а когда объявили дембель, подал рапорт на сверхсрочку, а позже закончил и школу прапорщиков.

В зону для зэков Колька таскал всё подряд: чай, жратву, денежные переводы – одну водку опасался носить. За время службы он пообтёрся и твёрдо уразумел, что можно, а что нельзя. И ещё разобрался, что в ВВ жить можно. Работа не пыльная, по крайней мере не то, что грузчиком на овощной базе, где ему довелось два месяца погорбатиться незадолго до призыва. Но однажды Корявого всё-таки заложили начальнику оперчасти. Попросил его один зэк забрать денежный перевод, назвал адрес. Леденцов деньги те взял, а при передаче их осуждённому был, как говорится, пойман с поличным буквально за руку и ни кем иным, как самим майором Устрицыным. Леонид Львович и по сей день посмеивается над прапорщиком при встречах, а тогда Корявому пришлось не до смеха. Чудом не вылетел Колька из органов; спасибо, командир роты Глеб Романович Витязь за него заступился. Хороший мужик их ротный; только поговаривают, что пьёт здорово с тех пор, как с бабой своей разбежался. Сплетни бродили, что она не просто ему изменяла, а даже с зэком каким-то беглым путалась.

Подполковник Залихванов, маленький, но крепко сбытый и шустрый, то и дело прикладывал руку ко лбу, по-видимому таким образом измеряя свою температуру и пытаясь унять боль, и не переставал хлестать из графина воду.

Вчера они с Устрицыным ездили на рыбалку и, хотя ни черта не поймали, если не считать пяток малявок, что сразу же пошёл на уху, зато от души набрались «Посольской». А утром ещё жена расшумелась на Василия Никитича, и на работу он заявился не просто с больной головой, но и злым.

Отчего раскричалась жена, Залихванов знал, и «Посольская» тут была не при чём. Вместо неё могла оказаться и «Русская», и «Пшеничная», и зловонючий самогон. Ну что тут ругаться зря, если Василий Никитич употреблял. Дело в том, что он обещал жене заказать у себя на работе кухонный шкаф для дочери Марианны, однако же позабыл, а ответить положительно на вопрос супруги не сообразил. Тяжело было с утра – не до того. Чтоб избежать другого скандала подполковник сразу послал дневального за бригадиром столярки Пашкой Съедалиным; и тут выяснилось, что того ещё вчера перед отбоем посадили в ШИЗО по суточному постановлению, и теперь вот ему, хозяину, придётся решать, что с Пашкой делать дальше. То, что у Съедалина нашли при шмоне 6500 – сущий пустяк. Хуже, что он обложил матом инспектора оперчасти, да ещё откуда-то разузнал, что сдал его осуждённый по фамилии Оськин, ну и естественно, и безотлагательно разукрасил тому физиономию.

«Непримеров-то, Непримеров – сыщик сраный! Сколько раз им всем говорил и оперативникам в том числе: не трогайте мне бригадиров и мастеров! Вон ползоны отрицаловки шляется, в секциях почти что в открытую деньгами трясут!.. Нет, засранец, он принялся шмонать передового бугра, а ведь не сегодня-завтра женится и побежит: дядя Паша, стульчик надо! Дядя Паша, разделочную доску сделайте! Распустил Лёня своих подкумков, придётся и ему втык сделать. Без стукачей ни хрена не умеют работать! Что там за Оськин ещё выискался?!»

Залихванов щёлкнул клавишей внутренней связи:

– ДПНК! В зоне сейчас, должно быть, в жилой, есть такой Оськин… Не знаю, в каком отряде! Тебе что, ещё отряд сообщить?! – рявкнул на дежурного помощника подполковник. – Привести ко мне в кабинет!

Заключённый Оськин Валентин Лукич, двадцати трёх лет от роду, отирался около бани и, не смотря на недавно приобретённые побои, вновь выслеживал новую информацию для своего патрона, который, как и обещал, приволок ему бутылку вина, из которой правда же сам и отпил полный стакан, но зато дал и сигарет. Осведомителем Валентин стал совершенно случайно и до знакомства с тюремной системой абсолютно не обнаруживал в себе склонность к ябедничеству, а тем более к доносительству. Вступить на этот нелёгкий, да к тому же презираемый путь Валю побудили его же друзья по несчастью или иначе, соседи по нарам. Веснушчатый и пухленький, с большой головой и короткими ножками, Оськин довольно комично выглядел, а если учесть ещё, что передач ему никто не приносил, а драться он и вовсе не научился, то его положение среди сокамерников становилось и впрямь незавидным. Отбывал Оськин по статье 113 УК, и своих два года он получил за то, что три года систематически истязал жену. Если в камере он выглядел не иначе, как чучелом, то дома представлял из себя дебошира и деспота. В конце концов молодая жена не выдержала и, не без помощи соседей по подъезду, написала на благоверного заявление, в результате чего тот в камере и оказался. В кругу мужиков – лишь дай слабину, будь то хоть на воле в обычной бригаде или, тем более, на армейской службе; но закалку Валентин как раз-то и не испытал по причине банального плоскостопия. И не избежал он самого страшного – среды уголовников. А они-то мигом в нём распознали объект для развлечений, к чему, как им казалось, даже располагало его женское имя. И не миновать бы Оськину исполнения песен, восседая верхом на параше, не умудрись он вовремя улизнуть из камеры. Записавшись на приём к зубному врачу и, лишь стоило надзирателю вывести его в коридор, он тотчас, обливаясь слезами, попросил сержанта сопроводить его в оперчасть, объяснив, что иначе его изнасилуют уголовники.