Михаил Макаров - Эффект присутствия

Миха не испытывал угрызений совести по поводу того, что благодаря его грамотным действиям никто не будет искать преступника. Он не нарушил закона, он не выкручивал женщине руки, встречное заявление она написала добровольно. Он только разъяснил юридические аспекты. Принципиально важно, что женщина отделалась лёгким испугом. Вполне возможно, что парень испугался больше её, что его просто разово переклинило. Проспится и больше не отважится на подобное паскудство. Ещё один довод имелся железобетонный – процессуальное решение будет принимать не полуграмотный милицейский опер, а квалифицированный и принципиальный следователь прокуратуры.

А он, Маштаков, со своей стороны принял все возможные меры по сбору и закреплению доказательств. Без него никто бы с гипсовым слепком следа не стал бы заморачиваться. А так – какой красивый слепочек получился! На выставку можно отправлять!

«Может, и привяжем ещё кого-нибудь. Попадется чертило на другом, а мы ему этот эпизод пристегнем. Потерпевшая опознает».

Всё-таки легкий щемящий осадок от игры краплеными картами остался.

Миха в присущей ему обстоятельной манере рассказал пострадавшей, где обитают судебные медики, выписал направление на освидетельствование, предупредил, что живых лиц они теперь будут принимать только четвертого января. До этого времени ссадины на лице и на шее у неё гарантированно не пройдут. Женщина слушала внимательно, видно было, что она исполнительная. Сосчитала по пальцам свой график работы, кивнула: «Четвертого с утра я могу в город приехать».

На клочке бумаги Маштаков записал номер своего служебного телефона, сказав, что Нина Анатольевна может запросто ему позвонить, если что-то вспомнит про нападавшего, а тем паче, если увидит его где-нибудь.

Затем Миха отвел женщину в ЭКО и с рук на руки сдал молчаливому Максу Елину, чтобы тот с её помощью составил фоторобот преступника.

И лишь после этого он навестил кабинет дознания. Семёркина зашипела, что теперь она знает, что за фрукт Маштаков, теперь из ЭКО еще битый час не дождешься заявительницы, которая так и осталась опрошенной наполовину, тогда как дежурный уже гонит её на улицу Машиностроителей, где пьяный хулиган разбил витрину в магазине «Квант».

– Давайте я дежурному всё объясню. Витрина никуда не убежит. – Михе доставляло удовольствие обращаться на «вы» к двадцатилетней девчонке.

Он снял трубку и довольно легко договорился с Медведевым обойтись на Машинке без дознавателя. Майор напомнил, что Маштакова ждут великие дела: объезд нескольких адресов, имитация бурной, ни на минуту не затихающей деятельности по раскрытию резонансного убийства. Миха ненавязчиво поинтересовался: «А как же обед, Владимир Николаевич?» Дежурный ответил вопросом: «Какой может быть обед, товарищ капитан, когда Родина в опасности?».

Маштаков учтиво склонил голову перед Семёркиной, предупредив, что не прощается. Девушка немного успокоилась, больше не фыркала, поглядывала на демонстрировавшего хорошие манеры опера с подозрением.

«А она ничего, свеженькая, – подумал Миха. – Только строит из себя принцессу на горошине».

Почти три месяца у него не было секса, законная супруга на почве политических разногласий наложила мораторий на доступ к ее телу, с Иркой Кравцовой после того, как он застал ее с мясником, отношения оборвались. Случайных связей не возникало, потому что новых он не искал, а реанимировать старые считал делом неблагодарным. Помарки сиреневой помады на чашке и окурках, послужившие поводом для последнего скандала с женой в середине октября, были свидетельствами вербального, а отнюдь не плотского контакта Маштакова с лицом противоположного пола.

Покидая кабинет дознания, Миха мельком оглядел Семеркину. Твёрдая острая грудка под форменной курточкой, чуть заметно выступающие косточки таза, тонкие ноги, трогательно-волнующая худоба.

«Нет, всё-таки три месяца воздержания это перебор. Достойный занесения в книгу рекордов Гиннеса», – размышлял Маштаков, топая по непривычно пустому в дневное время коридору.

А за дверью его кабинета надрывался городской телефон. Миха взял трубку без особой боязни, куда большую опасность представлял внутренний, связанный с дежуркой.

– Слушаю.

– Николаич, – с другого конца провода донесся приглушённый голос напарника Титова, – меня там начальство не хватилось?

Из трубки слышались перебивающие друг друга возбужденные мужские голоса, ненормативная лексика, дружный ржач и душевная «Электричка» Михаила Круга.

– Тиш-ше, – цыкнул Тит на окружавших его лиц.

– Да вроде никто не ищет. Спокойно всё. Я, впрочем, отъезжал.

– Ты по Деду Морозу работаешь? Глухо там? – Лёха был в курсе зарегистрированного заявления по их линии.

– Как в танке.

– К нам заглянешь на пару сек? Мы тут у Сан Саныча сгоношили узким кругом.

– Спасибо, Лёш, – Маштаков отказывался легко. – Коростылёв – ответственный от руководства, а я еще себе нового места работы не подыскал.

– Ну надумаешь, стукнешь. Пароль знаешь. Давай, брат. В этом году, надеюсь, еще увидимся! – Титов отключился.

Миха надел бушлат и зимнюю шапку. В форму он обряжался, наверное, всего раз пятый за без малого пять лет службы в милиции, она у него была почти нулёвая. Маштаков чувствовал себя в обмундировании некомфортно. И некрасивое оно, кургузое, и обязательства лишние накладывает. Два года, честно отмантуленные в своё время в Советской армии, не привили ему привычки к форме. И это невзирая на то, что на срочке он дослужился до старшего сержанта и считался хорошим строевиком. На всех строевых прохождениях его место было в первой сержантской шеренге, справа. Самое ответственное место. Когда при приближении к трибуне с отцами-командирами раздаются команды «батарея, равнение направо!», правофланговый смотрит прямо, подбородок у него задран параллельно плацу, он ориентируется боковым зрением только на плечо соседа, чеканящего шаг слева.

Воспоминания на секунду увлекли Миху. Он глянул на себя в круглое зеркало на стене. Два с лишним месяца капли спиртного в рот не брал, а лицо оставалось помятым, под глазами залегла непреходящая синева. Не удивительно, что все дают ему гораздо больше законных тридцати четырех лет, всегда – за сороковник.

«Не пора ли застрелиться, господин штабс-капитан?»

Как ни странно, в милиции из формы не вылезали те, кто ни дня не прослужил в армии. В последние годы таких становилось большинство. Немало ребят шло в менты только затем, чтобы получить отсрочку от призыва. Они работали до двадцати семи лет, а потом сваливали на гражданку. Какие, блин, хитромудрые все стали, а ведь раньше не задумывались: пришла повестка, собрал вещмешок, проводы отгулял и с утра своими ногами пошел на сборный пункт.