Фридрих Незнанский - Гении исчезают по пятницам

— Чем могу служить? — спросил Кимбл.

— Я Анатолий Старостяк, аспирант Николая Николаевича Кропоткина!

— А! — просиял австралиец. — А я все никак не мог вспомнить, где я вас видел. Проходите присаживайтесь.

Анатолий рассиживаться тут не собирался, но разговаривать от двери тоже было неудобно: кабинет все-таки слишком большой, да еще эта музыка. Пришлось присесть.

Кимбл отложил бумаги и налил гостю кофе:

— Вы ищете работу?

— Что?! — опешил Анатолий.

— Вам нужна работа?

— С чего вы взяли?

— Я слышал, что Николай Николаевич умер. Это большая потеря, он был замечательным человеком и выдающимся ученым. Я был потрясен…

Ну врет, скотина! У Анатолия просто слов не было — от возмущения выскочил из головы весь английский лексикон. А Кимбл, сокрушенно качая головой, продолжал:

— Николай Николаевич отзывался о вас в самой превосходной степени. Вы уже защитили диссертацию?

Анатолий отрицательно мотнул головой.

— Ну это неважно. Составьте резюме, обязательно укажите все ваши публикации, и я подумаю, чем могу вам помочь. Нам нужны молодые, талантливые ученые. Вам, наверное, придется озаботиться разными юридическими вопросами: виза, вид на жительство… но я распоряжусь, чтобы в юридическом отделе вас квалифицированно проконсультировали.

— Признайтесь, что это вы виноваты в смерти Николая Николаевича, — наконец смог выдавить из себя Анатолий.

— Простите… — не понял или не расслышал Кимбл.

— Признайтесь, что это вы виноваты в смерти Николая Николаевича!

— То есть как — я виноват? — все еще не врубался австралиец.

— Теперь у вас нет конкурентов, да? Теперь вы первый — вам все лавры, вам деньги, да?

— Да о чем вы говорите, в конце концов?!

— О том, что от смерти Николая Николаевича вы выиграли! Вы, и только вы! Кому, как не вам, было выгодно закрыть наши исследования?! Не было у вас других конкурентов, а мы могли оставить вас с носом! У разбитого корыта могли оставить! Потому что у нас уже почти все получилось!

— Я не понимаю, вашу лабораторию закрыли? — растерянно хлопал глазами Кимбл, глуповато улыбаясь. — Закрыли проект?

— Да его и закрывать не надо было! — разошелся Анатолий. — Без Николая Николаевича все, считайте, загнулось! А вам, конечно, только это и нужно было! Вам месяц-другой форы — подарок, о каком только мечтать можно!

Австралиец, похоже, наконец въехал и оскорбился. Вскочил, забегал по кабинету, вернулся, оперся руками о стол, нависая над Анатолием:

— Я понимаю, что вы очень расстроены. Смерть Николая Николаевича — ужасная потеря не только для вас, но и для всей мировой науки. Вы сейчас не владеете собой, и я готов принять ваши извинения и забыть обо всем. Вы эмоциональный молодой человек. Это даже хорошо. Хорошо, что вы так болеете за свое дело, я готов взять вас в свой штат, и, думаю, мы сработаемся…

— Да идите вы в жопу со своими предложениями! — Анатолий тоже вскочил и рявкнул прямо в лицо австралийцу: — Я на убийцу работать не стану!

— Извинитесь немедленно! — потребовал Кимбл.

— Даже не собираюсь!

— Вы… вы… Вы вообще понимаете, о чем говорите?! В чем вы меня обвиняете?!

— Прекрасно понимаю.

— Ну хорошо. — Австралиец вдруг рассмеялся. — Это такой русский юмор, да? Как я мог совершить убийство, находясь за тысячи километров от Москвы?

— «Как», «как»! Обыкновенно!

— То есть?

— Конечно, вам теперь легко отговариваться! Николая Николаевича не застрелили и не зарезали. Он умер от инфаркта. Сердце не выдержало. А чего могло не выдержать сердце? Потрясения. Оскорбления. Обиды. Разочарования. Чтобы оскорбить человека, не надо быть рядом. Это можно сделать и по телефону…

— И что же я, по-вашему, сказал? — все еще улыбался Кимбл. — Если даже на минуту предположить, что я действительно звонил Николаю Николаевичу.

— Да откуда мне знать, что вы сказали! Придумали чего-нибудь!

— Вы мне надоели, — вздохнул австралиец. — Только ради памяти Николая Николаевича я дам вам еще две минуты. Говорите, чего вы все-таки хотите, и убирайтесь.

— Я хочу?

— Вы.

— Хочу выбить из вас признание! Хочу рассказать всем, всему миру, что вы грязный подлец и убийца! Что вы ради своего сраного первенства…

— Довольно! — резко оборвал Кимбл.

— Почему же? Я еще не все сказал, и две минуты еще не кончились.

— А я говорю — довольно. Убирайтесь вон!

— Ни фига! От меня вы так легко не отделаетесь! У меня с сердцем, слава богу, все в порядке, я прямо тут, вам на радость, коньки не отброшу! Я добьюсь справедливости! Будете гнить в тюряге! Думаете, вам все сойдет с рук?!

— Вон! — Австралиец ткнул пальцем в сторону двери, а другой рукой потянулся к селектору, собираясь, очевидно, вызвать охрану.

Анатолий отшвырнул его руку от кнопки, схватил за грудки, притянул к себе. Кимбл потерял опору и животом завалился на стол, полетели со звоном на пол какие-то канцелярские прибамбасы.

— Говори, сволочь! — заорал Анатолий. — Ты у меня все скажешь! Как миленький!

Кимбл невнятно и неубедительно ругнулся и постарался высвободиться. Он оказался мужиком довольно сильным, брыкался резво. Анатолий не без труда стащил его со стола, сгребая попутно ноутбук, бумаги и прочий хлам, завалил на спину на пол и уселся сверху, намереваясь не слезать, пока не добьется признания.

Но на шум примчалась секретарша, вскрикнула и унеслась за подмогой. У Анатолия оставались буквально считанные секунды, и он принялся мутузить Кимбла куда попало:

— Рассказывай, свинья! Колись, сволочь.

Кимбл так и не раскололся. В кабинет влетели мужики с дубинками, оттащили Анатолия от несчастного, измочаленного профессора, живо скрутили ему руки и выволокли в приемную. Секретарша, затравленно озираясь, вызывала полицию, которая не замедлила явиться, и Анатолия в наручниках препроводили в ближайший полицейский участок — как будто это он, а не Кимбл был преступником.

В машине он пытался растолковать копам, что задерживать на самом деле нужно было Кимбла, а то он смотается, но полицейские Анатолия игнорировали.

В Переделкино Денис пожаловал теплым, прозрачным вечером. Дневная жара отступила, над темневшим за поселком ельником собрались розоватые облачка, стояла удивительная тишина, которой в Москве просто не бывает, на пустынной улице не было ни машин, ни прохожих, только с чертовски важным видом прогуливалась пестрая курица. Видимо, кто-то из маститых творческих работников в свободное от литературно-просветительской деятельности время занимался птицеводством. А возможно, курица забрела из соседней деревни на экскурсию: подышать воздухом, вдохновлявшим когда-то Корнея Чуковского, а позже — Егора Исаева.