Фридрих Незнанский - Цена жизни – смерть

Турецкий с большим трудом протолкался ко входу, при этом его несколько раз сфотографировали на всякий случай, а вдруг окажется важной птицей, и даже попытались заарканить для интервью.

У палаты, где лежал арестованный, стояли еще двое омоновцев. На них корочка Турецкого почему-то впечатления не произвела — потребовали письменного разрешения на посещение, подписанного как минимум министром внутренних дел или, на худой конец, генпрокурором. Переть внаглую против автоматов Турецкий не стал, но и тащиться в прокуратуру за какой-то бумажкой тоже не собирался. Сошлись на том, что омоновцы созвонятся с министерством, а пока Турецкий пошел искать врача поглавнее, чтобы выяснить состояние здоровья террориста.

— Никаких гарантий мы дать не можем, — угрюмо сообщил завотделением. — У нашего террориста СПИД, сами знаете, что это такое, он от любой простуды может не оправиться, а тут ожоги второй-третьей степени около тридцати процентов поверхности тела. Такие травмы даже у абсолютно здорового человека квалифицируются как тяжелые с угрозой для жизни, а в сочетании со СПИДом… — Доктор картинно развел руками, чем богаты, мол, уж извиняйте, барин.

СПИД в наши дни явление не такое уж редкое, и тем не менее в Турецком зародилась почти уверенность, что это дело будет раскрыто и закрыто прямо сегодня. Вот генеральный обрадуется. Хотя, пожалуй, несолидно так вот галопом по Европам, нужно хотя бы положенные месяца два поковыряться.

Омоновцы наконец получили высочайшее позволение Турецкого к телу допустить, и он проник в палату, где сидел еще один паренек с автоматом и лежал забинтованный с ног до головы киллер. Вопреки утверждениям репортеров из «Новостей» с третьего канала, лицо его почти не пострадало, если не считать большого багрового ожога на правой щеке. Раненый не спал, хмуро уставившись в потолок, медленно покусывал нижнюю губу, как бы пробуя ее на вкус.

Предчувствие не обмануло Турецкого, злобным киллером оказался Вовик Молчанов, совершенно не склонный, по словам гуманного нарколога Дименштейна, к насилию.

Турецкий попросил омоновца оставить их наедине и присел на краешек кровати.

— Как же ты, Вовик, до такой жизни докатился?

— Ты? — Вовик Турецкого узнал, но, похоже, не сильно обрадовался. — Опять спасать меня пришел? Не боись, теперь в окно не выпрыгну.

— Да, я собственно, и не боюсь, ради бога, сигай. Но только прежде чем выпрыгивать, расскажи, зачем все-таки Кривенкова подорвал.

— Да не знаю я никакого Кривенкова, что вы все заладили: Кривенков, Кривенков… Один козел в «скорой» со мной ехал, все домогался: кто заказал, сколько заплатил? — Вовик тяжело вздохнул и поморщился от боли, его, видимо, накачали всякими успокоительными, поэтому говорил он медленно, с трудом ворочая языком.

— Я о заказчиках спрашивать не буду, — пообещал Турецкий, — о твоих геройствах в клинике я уже знаю и о том, что ты собирался кому-то отомстить. Но поскольку убил-то ты Кривенкова, то я тоже предположил, что именно ему ты мстить и собирался. Или обознался случайно?

— Ни хрена я не обознался. Я в полковника целил, а то, что с ним в одной машине еще одна сволочь сидела, так это ее проблемы. Одним ментовским генералом больше, одним меньше — один хрен. Все они там козлы и мудаки. — Когда Вовик ругался, вся его вялая томность с налетом голубизны исчезала напрочь, он становился похожим на нормального мужика с конкретной пусть и не слишком благородной целью в жизни. Вполне осознающего, что убийством конкретного урода системы ему не сломать, и тем не менее идущего на убийство, чтобы прекратить хотя бы один конкретный беспредел.

— А Любимов тебе чем не угодил? — спросил Турецкий, в определенной степени соглашаясь с Вовиком: не все, конечно, но каждый из этих двоих уж точно без натяжек подходит под определение «козел».

— Помнишь, я тебе про мудака рассказывал, который меня еще капитаном засадил, а потом до полковника дорос? Этот вот Любимов и есть тот самый мудак. Ты Женю нашел?

— А Жеку тоже он обрабатывал?

— Не он, так такой же. Эх, не повязали бы меня, я бы их всех там по очереди. Слушай, Женю найдешь, расскажи ему, где меня зароют…

— Не рано ли помирать собрался? Из этого заведения как-нибудь выкарабкаешься, а смертной казни у нас как бы нет сейчас — мораторий. Жека к тебе еще на свидания ходить будет.

— Не хочу, — Вовик резко мотнул головой и застонал. — Скажи, пусть женится на своей бабе, она его вылечит, и все у них будет нормально.

— Давно ты это решил?

— А вот сегодня и решил, когда эта железяка в руках ехнула. Ненавидел я эту бабу, всем существом ненавидел, и больше всего за то, что она Женю тоже любит, не меньше меня, а может, даже и больше. Даже замочить ее хотел…

— А пробовал? — Несмотря на то что сейчас стоило бы скорее сконцентрироваться на вопросах о происхождении ПТУРСов и о пистолете охранника из клиники, Турецкий продолжил тему Промыслова.

В конце концов, решено же, что форсировать расследование нецелесообразно, ПТУРСы могут и подождать, и Кривенкову с Любимовым никакая спешка уже не поможет. Они возражать не станут. В то время как Долгова с Промысловым, хочется надеяться, еще живы.

Вовик только неопределенно хмыкнул:

— Тогда вот что скажи. Знаешь на улице Врубеля красный кирпичный особняк? Христианский центр?

На физиономии Вовика появилось какое-то подобие улыбки.

— Как же не знать. «Радость — всем скорбящим!» Сколько раз там отоваривался. Мы эту контору звали «Рай для наркомана». Туда можно было как в магазин ходить. Но с определенными рекомендациями.

— Промыслов там отоваривался?

— Он этого местечка не знал. А я все его дразнил, обещал показать, но держал про запас, не выдавал, думал…

— Думал, услугу ему этим большую окажешь? — усмехнулся Турецкий. — А кто там всем заворачивал, не в курсе?

— Был там такой отец Никанор, больше никого в лицо не видел.

— Значит, Жека с Никанором знаком не был?

— Не думаю.

В палату заглянул доктор:

— Вам пора заканчивать. Больному нужен отдых.

— Сейчас, — кивнул Турецкий, наспех фиксируя показания Молчанова, — последний вопрос. — Дождавшись, когда врач покинул палату, он наклонился к самому уху Вовика: — Вовик, обормот, колись быстро, ты где ракетные установки достал?

— У друга одолжил.

— А имя друга помнишь?

— Помню. Но друзей не продаю.

«…Невероятно, но факт.

АББ добился разрешения на продолжение исследований. Я не совсем поняла значение этой фразы (разговор происходил поздно вечером в вестибюле института), но уточнять не стала и вообще старалась не затрагивать темы, которые могли натолкнуть его на ненужную мысль. В доме повешенного не говорят о веревке. Особенно с палачом.