Николай Леонов - Ледяной свидетель (сборник)

– Что? – прошептала Олеся.

– Все как один мужики с войны целехонькими вернулись! – Все, кроме Семена-кузнеца! До победы-то он дожил, домой поехал – вся грудь в орденах. Да-а-а… Жена его к воротам по десять раз на дню выбегала встречать, он письмо прислал, что возвращается. Все сроки вышли – а его нет и нет. А потом оказалось, что его свора собак разорвала! Вот так! Нельзя над даром смеяться, грех это! – закончила Ангелина строго, в назидание подняв указательный палец, унизанный перстнями.

– Простите, я совсем не хотела вас обидеть, – принялась извиняться Олеся. – Я просто хотела быть уверенной, что вы сможете.

– Смогу, – убежденно проговорила Ангелина. – Но только… – и многозначительно посмотрела на Олесю.

– Да, да, я понимаю, – закивала та, расстегивая сумочку. – Сколько вы хотите?

– Для начала аванс, сто тысяч, – небрежно бросила Ангелина.

– Сколько? – У Олеси от удивления вытянулось лицо.

– А что ты хочешь, милая? Работа немалая мне предстоит, трудная! И ингредиенты специальные достать нужно, а я их из-за границы выписываю. Знаешь, во сколько они мне обходятся?

Ангелина сощурила темные глаза, подведенные черными стрелками так густо, что было непонятно, какого они на самом деле цвета. Олеся машинально кивала, в голове прокручивая, какую же сумму Ангелина запросит за всю работу и где ее достать. Все свои сбережения придется потратить, да и то, может, не хватит… Она посмотрела на Ангелину. Та мгновенно, наметанным глазом поняла, что означает этот взгляд, и, придав собственному еще больше сочувствия, произнесла:

– Не могу прямо на беду твою смотреть. Вижу, как убиваешься. Сразу видно, любишь ты его сильно. Так и быть, сделаю тебе скидочку. Только деньги обязательно завтра приноси. Чем скорее работу начнем, тем быстрее он к тебе вернется. И любить станет крепче прежнего. А что нам надо, женщинам, как не любви, верно? – Она заговорщицки подмигнула Олесе. – Разве женское счастье деньгами меряется? Вот тебе наглядный пример – я. Вроде и деньги у меня есть, и уважение от людей, и красота моя еще при мне, а главного все равно нет. Ни семьи, ни мужа. Вот так.

– Как же так получилось? – спросила Олеся. Ей почему-то не приходило в голову задуматься, а как обстоят дела в личном плане у самой Ангелины. – Вы же ведунья! Потомственная!

– В том-то все и дело, – вздохнула Ангелина и продолжила доверительным тоном: – За все в этой жизни, деточка, приходится платить. Бабка-то мне свой дар не просто так передала. За него пришлось личным счастьем пожертвовать.

– И вы согласились?

– А меня никто и не спрашивал! Это уж после бабка призналась, когда помирала, а я у нее спросила, почему у меня ни с кем не складывается.

– А вы не могли от этого отказаться?

– Нет, милая. Поздно! Я обет на крови давала. Обратной дороги нет. Но я ни о чем не жалею! Судьба такая мне свыше уготована. А разве это дурное дело – людям помогать, счастье их строить? Вон я сколько чужих судеб спасла! И тебе помогу. Прямо завтра обряд и проведем, я как раз вчера посылку получила с новыми ингредиентами. Так что завтра деньги привози – и начнем. Чего тянуть-то?

– Скажите, а это не страшно? Ну… в смысле не грех? – спросила Олеся и густо покраснела, смутившись от своего вопроса.

– Тебе бояться нечего, – махнула рукой Ангелина. – Грех-то весь я на себя беру. Еще и поэтому цена такая большая. Вам счастье – мне грехи замаливать. Все честно. Да в твоем случае грех-то небольшой! Мы же не чужое с тобой берем – свое вернуть хотим! Можешь, конечно, отказаться, – великодушно дала она задний ход. – Но… Истории-то я не зря тебе рассказывала, это все – правда. Вот что бывает, когда голоса судьбы не слушаешь, отмахиваешься от него. И отменить это не в моей власти. Это компетенция того, кто выше меня, выше нас всех!

Олесе стало жутко. Ей захотелось поскорее покинуть эту комнатку с зажженными свечами, с расставленными по углам завядшими цветами, всю пропахшую тошнотворно-сладковатым запахом ладана и воска, сушеных трав, терпких духов Ангелины и еще чем-то непонятным. Она хотела подняться, но не могла, словно какая-то неведомая сила удерживала ее на стуле. А Ангелина продолжала пристально смотреть на нее. Наконец она выдохнула:

– Ступай. Вижу, что ты все правильно поняла.

Олеся попыталась встать, и – о чудо! – у нее получилось. Вскочив на ноги, она метнулась к двери и оттуда быстро-быстро закивала головой:

– Да-да-да, я все поняла! Я приду завтра, обязательно!

– Жду тебя ровно в шесть, – проговорила Ангелина и улыбнулась. – Не бойся, деточка! Будет тебе счастье!

Олеся выскочила за дверь как ошпаренная.

«Не может быть, не может быть, это все нервы, – уговаривала она себя, шагая по обледеневшему асфальту. Полы незастегнутой в спешке дубленки развевались от ветра, а Олесе было жарко. Щеки ее пылали, и девушка на ходу прикладывала к ним маленькие ладони. – Ни за что больше не пойду туда! Страшно! Даже рассказать кому-нибудь – и то страшно. Нет, я просто не пойду! И все будет хорошо. Ничего со мной не случится, никто меня дома не тронет. Все будет хорошо!»

Но уже на следующий день в шесть часов вечера Олеся стояла на крыльце двухэтажного домика, перед дверью, на которой висела табличка «Ангелина»…

А Ангелина после ухода девушки устало зевнула, скривив рот на сторону, стащила с головы опостылевший черный платок, под которым кожа головы потела и немилосердно чесалась, потянулась и прикурила сигарету от зажженной свечи. Откинувшись на спинку кресла, она вытянула ноги и невольно уставилась в стоявшее на столике зеркало в черной рамке. Зеркало отразило ее лицо – лицо уже не очень молодой женщины с поблекшими глазами, морщинками вокруг них, поплывшим подбородком и вялым ртом. От созерцания этой картины ей стало неприятно, и Ангелина раздраженно отвернула зеркало.

Видимо, она слишком сильно задела его, потому что зеркало вдруг покачнулось на тонкой ножке, а затем со звоном рухнуло на пол. Поджав под себя ноги и спасаясь таким образом от десятков мельчайших острых брызг, Ангелина невольно взвизгнула.

– Что такое? – послышался голос от двери.

Она повернулась в ту сторону и недружелюбно спросила:

– Чего пришел?

– А что, родную сестру навестить нельзя?

– Знаю я, зачем ты приходишь. – Ангелина тяжело поднялась с кресла, осторожно прошла в угол, где стояла щетка на длинной ручке, и принялась сметать осколки в совок. – Зеркало вот грохнула! – ворчала она. – Лишние расходы, и вообще – примета плохая! Так и знала, какая-нибудь дрянь случится, и точно – ты вон приперся! Теперь еще что-нибудь случится.

– Это еще почему?

– Потому что беда – она одна не приходит. Это я хорошо знаю.

Ангелина опустила руки и задумалась. Почему-то после того, как разбилось зеркало, которому и цена-то три копейки – сама купила на вьетнамском рынке, обложила бумагой и покрасила черной краской, – на душе у нее противно заныло. Что-то такое чувствовало ее сердце, даром что никакой потомственной ведуньей она не была, а происходила родом из Урюпинской станицы, и бабка, равно как и прабабка, были доярками, а из всех народных средств лечения пользовались подорожником – снаружи и водкой – внутрь.