Аркадий Адамов - На свободное место

Я качаю головой.

— Ошибаетесь. Внезаконная деятельность, как показывает опыт, у нас дело неверное, опасное и, в конце концов, обреченное. Ну, к примеру. Сколько времени вам удалось продержаться в последнем деле, скажите честно?

— Что значит «продержаться»?

— Сколько прошло времени, как вы договорились с… Гелием Станиславовичем?

— С каким еще Гелием Станиславовичем? — подозрительно переспрашивает Барсиков.

— Ну, зачем притворяться, что вы его не знаете? — усмехаюсь я. — Вы же умный человек. Ведь я не с неба взял это имя, правда?

— А! В самом деле… Глупо темнить, когда Виктор, этот трус, сидит сейчас где-то и все рассказывает. Что вы спросили?

Я повторяю вопрос.

— Мы сотрудничаем года два-три, — отвечает Барсиков.

— Ну вот. Так стоит ли из-за двух-трех лет такой нервной, хотя и обеспеченной жизни жертвовать куда большим количеством лет, которые вы проведете за решеткой?

— Случайность, — скрипит Барсиков. — Какая-то случайность, ручаюсь.

— У вас это будет первая судимость? — спрашиваю я. — Не скрывайте.

— От вас не скроешь! Третья.

— Ну, вот видите. И дело-то ведь не шуточное, Лев Игнатьевич. Мы до самого конца цепочки пройдем, будьте уверены. Доберемся и до Гелия Станиславовича с его синей «Волгой».

— Пижон несчастный! — сердито фыркает Барсиков. — Только это еще не конец цепочки, между прочим.

— Возможно. Я тут не специалист. Со специалистами вы еще встретитесь. Но вы не ответили на мой вопрос: стоит ли жертвовать столькими годами жизни ради двух-трех «богатых», так сказать? Я этой психологии не пойму. Объясните.

В ответ Барсиков досадливо машет рукой.

— И никогда не поймете, — говорит он. — Я не могу спокойно видеть, как пропадают кругом всякие коммерческие возможности. И тем более, когда ими могут воспользоваться другие. Ведь прорехи всеобщего планирования неизбежно заполняются, имейте это в виду. На свободное место всегда прихожу я или другой предприимчивый человек. Свободное место, которое не хочет или не может занять государственное производство, просто требует внимания. И я становлюсь буквально больным, если его упущу. Буквально. Но я редко упускаю, — самодовольно усмехается Барсиков. — Это я вам, конечно, не для протокола сообщаю. Могу даже привести пример. Вот эта великолепная пряжа, о которой сейчас, обливаясь слезами, рассказывает Купрейчик, дурак, трус. Эта пряжа лежала у него на складе мертвым грузом, она не нужна была производству, и никто не требовал ее обратно, в планах она как бы не числилась.

— Но он же официально отправил ее на продажу в магазин Шпринца, — возражаю я. — По указанию руководства.

— Верно! — подхватывает Барсиков, и в глазах его зажигается хитрый, живой блеск. — Но все это, представьте, сделал я. И пряжа пошла в дело, а сам я, не скрою от вас, очень недурно заработал на этом. Поэтому я, конечно, перегрызу глотку любому, кто захочет это сделать вместо меня. Вот так пришлось убрать Гвимара, — неожиданно заключает Барсиков. — Что поделаешь.

— Значит, организатор убийства вы?

— Я. Доказательств, правда, вы не найдете. Я побеспокоился.

— Найдем. Значит, вы убрали конкурента?

— Убрал. На войне как на войне.

— А послал к вам тех двух Гелий Станиславович?

— Вы очень быстро хотите все узнать, — усмехается Барсиков, закуривая новую сигарету и опять пытаясь сжечь спичку до конца, на этот раз фокус ему удается, и он явно доволен.

— Значит, Виктор Арсентьевич согласился с вами иметь дело, хотя вы убили его лучшего друга? — задаю я новый вопрос.

В каждом деле меня интересуют такие вот моральные и психологические аспекты, это помогает понять побудительные мотивы, разгадать некоторые поступки и характеры. Такое копание входит у меня в привычку.

— Бросьте, — небрежно машет рукой Барсиков. — Какие могут быть в наше время друзья? Это все сладкие слюни, их выдумывают газеты.

Я чувствую, что усталость мешает мне дальше вести этот разговор спокойно. Меня начинает переполнять злость. Нет настоящей дружбы? Это он мне будет говорить?

— В газетах пишут не о вас, когда пишут о дружбе, — насмешливо говорю я. — Какая уж тут дружба. Купрейчик, например, сейчас выкладывает все ваши секреты и всех топит, рассчитывая спасти свою шкуру. Вот такая у вас дружба.

— При чем тут дружба? Это трусость и предательство, — свирепо рычит Барсиков. — От меня вы этого не дождетесь, имейте в виду. Я из другого теста. Понятно вам?

Я пожимаю плечами.

— Надеюсь, вы просили о свидании со мной в такой поздний час не для того, чтобы читать мне лекции по экономике и заверять, что ничего мне не скажете?

— Конечно, — заметно успокаиваясь, кивает головой Барсиков. — Дело в другом. Я думаю, что больше вас не встречу. Мной займется следователь. Так вот: на прощанье хочу вам сказать. Я скоро выйду на свободу. Я знаю много путей для этого. И я вас запомню. С вас началось крушение самого красивого и выгодного моего дела. Я вам этого не прощу. Учтите. И вас найду. Я человек упрямый. Вот что я хотел вам сказать.

— Что ж, Лев Игнатьевич, посмотрим, придется ли нам встретиться. Только о таких планах, как ваши, лучше не предупреждать. Солидные люди так не поступают. Дешевкой пахнет.

— Поглядим, какая это дешевка, поглядим! — снова вскипает Барсиков.

На том наш разговор и заканчивается. Малоприятный разговор.

И вот я еду домой в пустом троллейбусе по пустынным, ночным улицам. Я измучен этим днем до предела и все время, пока еду, нахожусь в каком-то взвинченно-недовольном состоянии, словно день прошел вовсе безуспешно, словно и последний, трудный разговор с Барсиковым ничего нам не дал. А ведь он кое-что дал, вы, наверное, тоже обратили внимание.

Сегодня с утра у нас собирается еще одно «межведомственное» совещание. Приехал из прокуратуры Виктор Анатольевич. Службу ОБХСС представляют Эдик Албанян и его начальник Геннадий Антонович Углов. Ну, а Уголовный розыск — мы с Кузьмичом, Валя Денисов и Петя Шухмин.

На это совещание мы с Петей идем вместе, и он мне по дороге вдруг, улыбаясь, сообщает:

— Валька-то жениться вроде собрался. Ты ничего не слыхал?

— Ну да? — удивляюсь я.

— Усиленно больно ухаживает за одной девчонкой. Я ее, между прочим, видел.

— И как, понравилась?

— Мне жены и девушки моих друзей никогда не нравятся, — решительно объявляет Петя. — Это уже такая психология. Ну, прямо как отрезает, представляешь?

— Да я не в том смысле, а вообще.

— Ах, вообще. Тогда, конечно, ничего, вполне симпатичная. Только очень уж маленькая. Под стать Вальке, словом. Зовут Нина. Бухгалтер в ресторане.

— Все уже узнал.

— А как же? — смеется Петя. — Служба такая.