Аркадий Адамов - На свободное место

— Но ведь фабрика ее оплатила, — недоумеваю я. — Как же с деньгами?

— Я же тебе говорю, — терпеливо разъясняет Эдик. — Если тут замешана фабрика, то, видимо, осуществляется какая-то афера. Надо только разгадать какая. Поэтому до зарезу нужны документы из магазина. Тогда аферу не только раскроем, но и докажем.

— М-да, — я качаю головой. — Не простая задачка.

— Не зря едим хлеб, — снисходительно усмехается Эдик. — Кое-что делать умеем. Помоги только отыскать документы. Там, в частности, должна быть доверенность фабрики или еще какой организации на получение пряжи. А в доверенности — имя, чье-то имя. И этот человек потом расписался в накладных, когда эту пряжу получал. И накладные эти тоже должны быть в бухгалтерии магазина. Они ей нужны для отчетности.

— А на фабрике разве нет экземпляра этой накладной?

— Там же нет пряжи, значит, нет и накладной.

— Но как же они на фабрике оформляли деньги, уплаченные за пряжу?

— Вот! Если бы я только знал, — Эдик страдальчески морщится, словно у него заболел зуб. — Найди мне эти документы, дорогой. Найди Шпринца, черт бы его побрал! Полцарства за Шпринца! Мало? Ну, чего хочешь проси.

Возвращается Давуд, и мы отправляемся ужинать к нему домой. Дело в том, что у Давуда есть мама. Боже мой, какие национальные блюда она умеет готовить! Можно, говорят, проглотить язык. В первый мой приезд сюда мама была больна. И я пока знаю об ее искусстве только по рассказам. Но сейчас она выздоровела, и нас с Эдиком, видимо, ждет небывалый пир. Правда, Давуд говорит скромно: «Немножко перекусим».

Перед тем как идти ужинать, я спрашиваю Давуда:

— Наблюдение за квартирой Шпринца установили?

— Конечно, дорогой. Неужели нет?

— Кто у него дома?

— Жена, дочь, внук. Мужа у дочери нет, трагедия.

— А за домом Ермакова тоже смотрите, того, рыночного? — спрашиваю я, игнорируя домашнюю трагедию Шпринца.

— Еще бы. Как иначе, а? Ну, пойдем, дорогой. Мама ждет.

— Пойдем, пойдем. А за Гелием смотрите? — не успокаиваюсь я.

— Во все глаза смотрим, что ты! — смеется Давуд. — Очень быстро ездит на своей синей «Волге».

Уже по дороге я продолжаю приставать к Давуду с вопросами:

— Город сразу закрыли?

— Конечно, — кивает он. — Мы обнаружили исчезновение Шпринца через полтора часа после его отъезда из магазина. И сразу закрыли для него аэропорт и вокзал.

— Но за полтора часа…

— Проверили все поезда, все самолеты, которые за это время… Ах, нет! Ни один самолет не вылетел. Погода, понимаешь, — разводит руками Давуд. — Слава богу…

Мы идем по темноватым, пустынным улицам в сторону от центра. Нам никто не мешает разговаривать.

— И ты думаешь, он сейчас в городе? — спрашиваю я.

— Ага. Думаю.

— А как ведут себя его жена, дочь?

— Спокойно ведут, совсем спокойно.

— А что говорят, где он?

— Сегодня спрашивал. Не знают. Возможно, говорят, у какого-нибудь приятеля заночевал. Так бывает. В карты играет.

— Он же сегодня на работе не появился?

— Все равно не волнуются. Бывает, говорят.

— Приятелей назвали, где играет?

— Ага. Двух назвали. Мы на всякий случай проверили. Нет, конечно, его там. Ясно, что спрятали. Вместе с его бухгалтерией.

— Куда же, интересно, могли его спрятать? — задумчиво бормочу я, уже ни к кому не обращаясь. — Куда?..

— Ты у Гелия спроси, — смеется Давуд. — Ты же с ним знаком.

Но мне неожиданно приходит в голову совсем другая мысль.

— Нет, — говорю я. — Пожалуй, я кое у кого другого спрошу.

Мы наконец подходим к нужному дому.

Боже мой, какой нас ждет ужин! Описать его я не в силах. Уже не говоря о том, что мы пьем изумительное домашнее вино. Его привез двоюродный брат Давуда, с которым мы, конечно, познакомились.

Утром Эдик ни свет ни заря отправляется на свою суконную фабрику, точнее в ее бухгалтерию, а специальные группы разъезжаются по таксомоторным паркам. Давуд остается в своем кабинете. Безвыездно. Он — штаб всей операции, к нему будут поступать донесения от всех групп, занятых наблюдением и поиском. Ведь каждую минуту от любой из них может поступить сигнал тревоги, и Давуд обязан будет принять все необходимые меры.

Сам я ухожу в город. У меня зародилась одна мысль, которую я хочу попробовать проверить и реализовать. Внешне она выглядит не очень серьезно, и поэтому я не решаюсь рассказать о ней товарищам.

Я хочу повидать Хромого и кое о чем с ним посоветоваться. Кроме того, я даже самому себе в этом не признаюсь, но мне просто хочется с ним встретиться. И это, пожалуй, самое главное. Мне этот молчаливый, упрямый парень почему-то вошел в душу. Своей трудной и не до конца мне ясной судьбой, что ли? Или своей справедливостью, которая рождает взаимную симпатию? Не знаю. Ну, а что касается возможного совета с ним, то это, пожалуй, могло бы выглядеть лишь как предлог для встречи, если бы не смутное мое ощущение, что Хромой знает многое такое, что даже трудно предположить. Дело в том, что он не только умный и наблюдательный парень, но он, как мне кажется, обладает многочисленными и самыми разнообразными, даже неожиданными связями.

Впрочем, все это из области каких-то неуловимых моих впечатлений, ощущений и предположений. И поручиться за точность их я не могу. Но я привык всему этому доверять и все это проверять, как ни противоречивы эти понятия.

Я, в конце концов, уже решительно направляюсь к Хромому, ибо вначале я шел не спеша, словно взвешивая и проверяя свое намерение.

Я иду все дальше и легко узнаю знакомые мне уже улицы, площади, скверы, даже отдельные дома и вывески магазинов. И наконец, выхожу на набережную.

Море все такое же, какое было неделю назад, — шумное, косматое, темно-свинцовое под низким серым небом, далеко-далеко где-то они незаметно сливаются, горизонта почти не видно. Небо здесь совсем особенное, мне кажется. Тучи, клубясь, наползают друг на друга, тяжелые, как горы, и чудится, что они вот-вот упадут в море. Многие жалуются, что бесконечный шум моря бьет им по нервам, что они плохо спят под мерный и яростный грохот волн. Я тоже не отдыхаю рядом с морем, но я как-то внутренне заражаюсь его энергией и мощью и чувствую себя словно обновленным.

Вот и сейчас я подхожу к парапету и с наслаждением подставляю лицо соленым брызгам от грохочущих внизу волн. С минуту я смотрю на их бешеный водоворот, потом иду дальше по набережной, узнавая, кажется, все до одного дома здесь, магазины, рестораны, кафе. Вот концертный зал, вот кинотеатр, вот кафе, где я был однажды…

Наконец я дохожу до мастерской Сережи-Хромого и толкаю дверь.

Сережа, как всегда, сидит за барьером на низенькой своей табуретке, неестественно вытянув негнущуюся ногу под низко опущенной лампочкой с железным абажуром, и сосредоточенно стучит молотком по подошве ботинка. А рядом, на обыкновенном стуле, сидит и курит… Володя-Жук.