Иван Лазутин - Сержант милиции

— Пожалуйста, — виновато ответил Алексей. — Может быть, я не вовремя? — спросил он, когда дверь за Наташей закрылась.

— Нет, нет, молодой человек, вы присаживайтесь. — Плакат с портретом Николая Захарова дрожал в руках Елены Прохоровны. Она пыталась читать, но ничего не разбирала: буквы наскакивали одна на другую.

…Для Наташи за сегодняшний день это был третий удар. Только теперь перед ней раскрылась вся глубина ее заблуждений, ее ошибок. Воспоминание о том, как она три года назад настаивала и просила Николая бросить работу в милиции, обожгло позором.

— Как низко, как мелко все это было с моей стороны! — шептала она, уткнувшись в подушку. — Как я могла поверить в клевету Ленчика? Как мало я его любила, когда он был простым сержантом. Не понимала, не ценила. А теперь? Что подумает он, если я приду к нему? Нет, нет! Ни за что!

Наташа дала себе клятву никогда больше не видеть Николая.

А когда под вечер пришел Ленчик, она молча протянула ему три билета в Большой театр и также молча показала на порог. По выражению ее лица Ленчик понял все. И эта его авантюра провалилась.

К ужину Наташа не поднялась. Не встала она и к завтраку. Участковый врач, молодая женщина с румяными щеками, прежде чем осмотреть больную, долго разговаривала с матерью. Острое нервное расстройство — поставила она диагноз.

— Но почему же у нее такие сильные головные боли? — спросила Елена Прохоровна.

Врач в ответ только пожала плечами. Больной был предписан трехдневный постельный режим.

В конце июня был сдан последний экзамен, и можно было ехать домой на каникулы, но комсомольское бюро факультета задержало Северцева на время предвыборной кампании. За работу на избирательном участке агитаторам на сентябрь были обещаны путевки в университетский дом отдыха в Красновидово.

В числе оставшихся агитаторов была и Лариса. Втайне Алексей радовался, что наконец-то он найдет возможность хоть раз поговорить с ней по душам. С этой тайной надеждой он и зашел на факультет. Лариса должна была сегодня дежурить.

Чуть приоткрыв дверь аудитории, где размещался агитпункт, Алексей увидел Ларису. Она сидела перед избирателем, солидным мужчиной средних лет, и что-то рассказывала. Бросив взгляд на скрипнувшую дверь, она заметила Алексея и опустила глаза. Голос ее внезапно дрогнул, через минуту она совсем замолкла. Так молча, с опущенными глазами, вся пунцовая, она продолжала сидеть перед недоумевающим от такой ее перемены избирателем.

Алексей, точно назло, продолжал подсматривать в дверь. «Ведь любишь же, — восторженно подумал он. — Раз так вспыхнула и растерялась, значит, любишь».

Но того, что случилось в следующую секунду, Алексей никак не ожидал. Быстро встав из-за стола, Лариса почти подбежала к двери и залпом выпалила:

— Подсматривать в щелки, между прочим, ваша старая болезнь! — И так хлопнула дверью, что Алексей опешил.

«Да, в первую встречу было то же. Но тогда ведь я не подсматривал. Вот и объяснился, объяснился до конца». Алексей отошел от двери. Он знал, что к Ларисе сейчас лучше не подходить.

По обрывкам разговора студентов, которые толпились у стенной газеты «Избиратель», Алексей догадался: они ждут Ларису, чтобы поехать за город. Значит, поговорить снова не дадут. Он вышел на улицу.

«Подсматривать в щелки — это ваша старая болезнь…» Что может быть обиднее и оскорбительнее!

Проходя по Моховой, среди нескончаемого пестрого потока встречных Алексей заметил счастливую пару. В коротеньком платьице, цвета подсолнечных лепестков, разбросанных в корзине с вишней, с большим букетом, который она прижала к груди, Нина Ткач со своей белозубой улыбкой и небесно-синими глазами походила на живой букет полевых цветов. Рядом с ней шел высокий, загорелый молодой человек. Он поддерживал ее под руку и застенчиво улыбался. Это был венгр Янош, студент филологического факультета. Поравнявшись с ними, Алексей поздоровался, но его не заметили. До него ли им сейчас? Алексей с тоской посмотрел вслед счастливой паре. «Люди разных стран находят общий язык, любят друг друга, а тут вот…»

У цветочного магазина он остановился: «А что, если попробовать?» На последние деньги он купил большой яркий букет. Когда шел с ним к троллейбусу, ему казалось, что вся Москва на него смотрит и ухмыляется. В эти минуты он испытывал такое же чувство жгучей неловкости, какое пришлось пережить однажды весной, когда он первый раз в жизни надел шляпу и отправился в театр. Через месяц ему было даже смешно за этот свой стыд, он уже чувствовал, будто в шляпе и родился.

От напряжения Алексей даже вспотел. Своего имени лифтерше, которую попросил передать цветы Ларисе, он не сказал.

— И что же я скажу, если она заинтересуется, от кого букетик? — уважительно спросила пожилая женщина, любуясь цветами.

— Скажите, что молодой человек в желтой тенниске.

— Ну-к что ж, как прикажете, так и передадим, — понимающе улыбнулась лифтерша.

Алексей вышел из подъезда и почувствовал, что с плеч свалилась гора. Самое страшное было сейчас встретить Ларису.

Вернувшись в общежитие, он, не разуваясь, лег на койку, положив ноги на стул, и закрыл глаза. Образ Ларисы вставал в мельчайших подробностях. Алексей вел ее своим воображением от факультета до дома.

…Вот она входит в вестибюль, подходит к лифту, спешит войти в кабину. Тут ее останавливает улыбающаяся добрая лифтерша и протягивает цветы. Протягивает и хитровато молчит. Лариса недоумевает. «От кого?» — спрашивает она, но лифтерша прищурилась и покачала головой: «Ой, как будто и не знаете?» Лариса допытывается, и когда лифтерша, помучив ее добрых пять минут, наконец, подробно описывает внешность Алексея, она догадывается. «Ох если б видеть в эту минуту ее лицо!..»

Так, почти не двигаясь, он пролежал около часу. В комнате никого не было. Все разъехались кто куда: кто на вокзал за билетами, кто в Химки купаться, кто гулять в Сокольники.

Неизвестно, сколько бы еще пролежал так Алексей, если б не слабый и неуверенный стук в дверь, который оборвал ниточку его разгоряченной фантазии.

— Войдите! — крикнул он и в следующую секунду опешил.

В дверях стоял Ломако, тоже с юридического факультета, но на курс моложе. В руках он держал обдерганный, жалкий букет. Тот самый букет, который два часа назад Алексей купил для Ларисы.

В общежитии Ломаку знали как ехидного и жадного парня, у которого не выпросишь взаймы рубля, хотя у него всегда водились деньги, а кое-кто каким-то чудом даже видел у него сберегательную книжку. Возвращаясь в конце августа из своей утопающей в садах Полтавщины, он привозил мешки фруктов, но никто не помнил, чтоб он кого-нибудь угостил. Все у Ломаки было под замочками, на завязочках, в коробочках.