Евгений Сартинов - Гороскопы всегда врут [СИ]

— Ого! Сколько ты уже квасишь? — спросил он художника, раскинувшегося на диване.

— А черт его знает, — ответил тот, не открывая глаз, — как узнал, что Вика за тебя замуж выходит, так и загудел.

Спирин поразился. Его удивил и срок запоя, и повод. То, что Федор влюбляется часто и бурно, он знал еще с юности. Виктор посмеивался над ним, но воспринимал это как должное — все-таки художник, ему положено. Но то, что тот столь серьезно увлекся Викой, его удивило. Ведь Кривошеев сам познакомил их, сам нашептывал на ухо Спирину: "Займись ей, девушка что надо, как раз для тебя".

Виктор сел на краешек дивана рядом с художником, добродушно ткнул его пальцем в живот и спросил:

— Ну, а чего тогда ты нас так лбами сталкивал, если сам в нее был влюблен?

— Рожденный пить, летать не может, — не открывая глаз, пробормотал Федька и добавил. — С нашей то рожей да в калашный ряд. Она на тебя сразу запала, как только ты в студию вошел. Я же видел, как у нее глазки вспыхнули.

— Ну, а чего же теперь пьешь?

— Оплакиваю её разочарования.

Спирин засмеялся, глянул на часы и, поднявшись с дивана, пошел к выходу. На пороге он остановился и сказал хозяину студии:- Ты только не долго оплакивай, а то в следующую субботу ты мне будешь нужен как шафер.

— Почему в следующую субботу? — Федор даже привстал с дивана. — Вы же хотели пожениться в феврале?

— Мы передумали. Свадьба будет раньше. И говори, пожалуйста, точней: ты оплакиваешь свои разочарования, а не её.

Спирин улыбнулся, повернулся, чтобы открыть дверь, но голос Федора заставил его остановиться.

— Нет, Виктор, именно ее разочарования. Ведь она тебя не знает, но когда-нибудь узнает, что ты весь в крови.

Спирин медленно обернулся и спросил.

— Ты чего мелешь?

— Я? Я говорю правду, — Федор рассмеялся чуть дребезжащим, пьяным смешком. Он с некоторым трудом сел на диван и по очереди достал откуда-то из-под мышек две бутылки водки, поставил их рядом с диваном и снова завалился на свое королевское лежбище, только уже вдоль дивана. Чуть повозившись, пристраивая голову на высокий валик, Федор продолжил свою мысль.

— Ведь это ты организовал убийство Гринева. Только тебе нужна была эта его смерть. Я ведь умный человек, Витя. Это мой самый большой грех. Я понимаю то, что другим даже и разжеванное не понять. Ты ведь тогда расспрашивал меня про Нечая, а вскоре грохнули мэра. Я просил тебя защитить меня от тех парней, а они вообще исчезли без следа. Это его почерк, Нечая, я знаю. И это ты, Витя, виноват в смерти Ларисы. Я ведь тоже знаю про предложение, сделанное Вике Петькой Рубежанским. Он заезжал ко мне перед отъездом на историческую родину, купил одну картину, ты не догадываешься какую? Да, именно, её портрет, Викин. А через два дня после этого предложения Лариса попадает в аварию. Я её не любил, пустышка, не чета Вике. Но все равно, это ты убил её. Убил не сам, руками Нечая. Убил, чтобы жениться на Вике.

Спирин слушал молча, затем отрицательно покачал головой:- Ты с ума сошел. У тебя уже белая горячка.

— Нет, Витя, я в своем уме, — Федька снова пьяненько засмеялся. — Только запомни, Витя: ничто не проходит даром! Помнишь: "Рукописи не горят…" Все тайное рано или поздно становится явным, и за все надо будет рано или поздно заплатить. Я вот, например, возьму и расскажу спьяну всё это Вике. На свадьбе, например. Вот смешно будет. А она мне поверит.

Спирин почувствовал, как холодок осторожно пробежал по его душе. Он молчал. Говорить, оправдываться? Перед кем? Перед этим пьяным человеком? Глупо. А самое главное — зачем? Федор был прав, прав во всем, и Виктор знал, что теперь уже не сможет его переубедить.

— Ладно, я пошутил. Живи, пока я добрый. Наслаждайся жизнью, — сказал Федор, вытягиваясь во весь рост и отворачиваясь к стенке. Если бы он обернулся и посмотрел на друга, то мог бы угадать свою дальнейшую судьбу. Странная смесь ненависти, беспомощности и боли застыли на лице Спирина неподвижной маской.

Последнюю точку истории поставила, сама того не подозревая, Виктория. За ужином она обмолвилась, что звонила мама, и среди прочих новостей сообщила, что звонил Кривошеев, спрашивал Вику. Как показалось матери, голос у него был как у пьяного. Вечер оказался испорчен безнадежно, а утром Спирин начал искать Нечая.

Федора Кривошеева зарезали в собственной студии через час после разговора господина мэра с Нечаевым. Из студии ничего не пропало.

К своему новому дому Нечай подъехал уже в двенадцатом часу ночи, задержался с выполнением просьбы Спирина.

— Может оставить тебе пару парней, чтобы подежурили? — спросил его Фугас.

— Не надо, — буркнул он, вылезая из машины. — Сам справлюсь, если что.

В своё время Нечай сам занимался безопасностью своего дома, и считал её совершенной. Он долго ласкал во дворе двух повизгивающих от счастья овчарок. Собак Геннадий любил искренне и гораздо больше, чем людей. Открыв дверь, Нечай первым делом отключил самодельную сигнализацию. Если бы эту дверь открыл кто другой, спустя тридцать секунд над домом бы заголосила истошным воплем армейская сирена. Сняв пальто, Нечай долго ходил по зданию, придирчиво разглядывая обстановку. Он еще не успел привыкнуть к своему дому, обжить его. Мебель пахла деревом и лаком, светлая кожа панелей тоже благоухала особым запахом. В вопросах интерьера Кривошеев посоветовал ему обратиться к двум своим друзьям, выпускникам архитектурного института. Заплатил Геннадий им очень прилично, но работа стоила того. Даже слабо разбирающийся в этих делах покойный Рыдя и тот, увидев готовую обстановку дома, в восторге покрутил головой и пробасил в своем обычном стиле: — Да, такую камеру я не видел даже в Ростовском централе.

На первом этаже было всего четыре помещения: скромных размеров прихожая, большая ванная и очень небольшая кухня. Готовить Нечай не любил и не хотел, всегда предпочитая перекусить всухомятку, чем приготовить себе яичницу. Ну, а всю остальную площадь занимал обширный холл. Громадным он казался и из-за высокого, в шесть метров, потолка. Здесь уж дизайнеры «оторвались» на всю катушку, попытавшись совместить вкусы хозяина со своим понятием о современном интерьере. В первую очередь Нечай заказал камин. Архитекторы его соорудили, но не в средневеково-мрачном стиле, а выложив голубой плиткой, с большими часами из Гжели. Стол был странной каплевидной формы с синтетическим покрытием жемчужно-белого цвета. Вокруг него разместились четыре модных кресла, крутящиеся вокруг своей оси, и очень длинный изогнутый диван. Стены в зале снизу были отделаны кожаными панелями такого же цвета, что диван и кресла, а поверх панелей шли голубые итальянские обои. Освещала все это великолепие чудовищных размеров эксклюзивная люстра, оправдывающая свое название: "Северное сияние". Растянувшись метра на четыре в длину и на полтора в ширину, она ниспадала каскадами хрустальных сосулек разной высоты, от десяти сантиметров до двух метров. Каждая из подвесок крепилась особым шарниром, и в восходящих потоках теплого воздуха люстра непрерывно позванивала тонким хрустальным звоном и переливалась, подсвеченная изнутри всеми цветами радуги.