Зиновий Юрьев - Кукла в бидоне

— Понимаю, Фаина Григорьевна. Где он работал?

— Где-то в автобазе. Слесарем. Но уже недели две, как рассчитался. Во всяком случае, не работал, это точно.

— А почему он ушел с работы?

— Не знаю, — обиженно сказала Фаина Григорьевна и неодобрительно поджала губы. — Он мне не рассказывал. Он вообще последнее время скрытный какой-то стал. Пьяный часто приходил. Отец его, Василий Петрович, в рот не брал, мать, покойница, тоже была женщина тихая, порядочная. Кастеляншей в парикмахерской работала. Всю, можно сказать, жизнь на одном месте, все сыну отдала, а он, видите, учиться не стал, еле специальность приобрел.

— И давно он пьет?

— Ну, так, чтобы всерьез, с полгода. Раз, помню, жаловался, что пригрозили его из драмкружка при Дворце культуры выгнать за выпивку.

— А вы не знаете, случайно, в каком именно Дворце культуры он занимался?

— Не могу вам сказать.

— Ну хорошо, это определить будет нетрудно… Вы не замечали, приходили к нему в последнее время какие-нибудь товарищи?

— Раньше приходили. У нас хотя стенки толстые, старинный дом, не то что нынешние сборные, но все-таки слышно бывает, когда шумят. Ну, а в последнее время не замечала.

— Фаина Григорьевна, не могли бы вы охарактеризовать Игоря Аникина, что он был за человек, какой у него был характер?

— Почему же не могу? Характер у него был всегда мягкий, задумчивый. У меня когда-то был кот Пушка, огромный такой, пушистый. Игорек, бывало, придет ко мне — он еще малышка совсем был, — сядет на корточки около него и все гладит, гладит. «Киса, Киса…» — приговаривает. — Фаина Григорьевна шмыгнула носом и глубоко вздохнула: — Столько лет, а как будто только вчера…

«О ком она, интересно, вздыхает: о коте, покойном соседе или о годах?» — почему-то неприязненно подумал подполковник.

— Но, знаете, всегда он был несамостоятельным каким-то, все на мать свою, Клавдию Митрофановну, полагался. Мама скопит, мама купит, мама сделает, мама приготовит. Сколько раз я ей говорила: «Смотри, Клава, набалуешь ты его…» Разве можно? Здоровый парень, а в голове, простите, пустота.

— Ну хорошо, Фаина Григорьевна… В каком состоянии находился Игорь Аникин последние две недели, с того времени, как он бросил работу? Замечали вы что-нибудь необычное в его поведении, в разговорах, выражении лица?

Фаина Григорьевна слегка прищурилась, словно вглядывалась в даль, склонила голову набок.

— Как вам сказать…

— Только не пытайтесь обязательно найти что-то особенное в его поведении. Бывает так, что под впечатлением случившегося люди начинают подгонять свои наблюдения…

— Простите меня, — обиженно и не без высокомерия отрезала Фаина Григорьевна, — я никогда ничего не подгоняю…

— Я не хотел вас обидеть.

— А я никогда и не обижаюсь. Если на всех обижаться, обид не хватит. — Губы Фаины Григорьевны снопа неодобрительно поджались.

— Господь с вами, Фаина Григорьевна. — усмехнулся подполковник, — вы так прекрасно помогаете нам… — Он еще раз разгладил ладонью скатерть.

— Что вы… Так вы спрашиваете о последних неделях?.. Угрюмый он стал какой-то, замкнутый. Ну, и пил много. Утром выйдет на кухню… У нас столы рядом — не кухня, а целый пищеблок, двенадцать хозяек. Представляете? Но я не имею привычки, как некоторые другие, по чужим кастрюлям нос совать…

«Боже, — с тоской подумал подполковник, — сейчас начнет излагать свое жизненное кредо. А перебьешь — обидится».

— У меня на кухне вообще дел не много. Сколько надо для одной сготовить? А для некоторых, — слово «некоторые» она нарочито подчеркивала, вкладывая в него особый, уничижительный смысл, — кухня — прямо клуб какой-то. Лекторий и университет культуры.

— Игорь… — рискнул вставить словечко подполковник.

— Вот я и говорю. Утром выйдет на кухню, мятый весь такой, смутный, желтый. И перегаром, простите, разит. А я этого не люблю, неприятно мне это. Конечно, если бы он был моим сыном… — В словах ее звучал скрытый упрек покойной кастелянше, и все выражение лица ее словно говорило: «Будь он моим сыном, можете не сомневаться, и пить бы он не пил, а учиться бы он учился, и жениться женился, и, уж конечно, не лежал бы лицом вниз на продавленной тахте в своей жалкой, неубранной комнате.

— Как по-вашему, Фаина Григорьевна, было у него состояние подавленности, депрессии, тяготило его что-нибудь, мучило?

— Он со мной уже давно не делился, — обиженно сказала Фаина Григорьевна, и было ясно, что именно в этом и состояла ошибка Игоря Аникина. — Поэтому точно я вам, конечно, сказать не могу. Но мне все-таки кажется, что в последние особенно дни он был сам не свой. Даже со мной раз утром на кухне не поздоровался. Смотрит на меня так, словно я стеклянная, сквозь меня смотрит. Я ему говорю: «Что ты, Игорь, не здороваешься?» А он словно очнулся, скривился так и пробормотал: «Простите меня, тетя Фаина, задумался».

— Ну хорошо, Фаина Григорьевна, расскажите, пожалуйста, как вы вызвали милицию, что привлекло ваше внимание, что вызвало у пас подозрение, — одним словом, все.

— Ночью, часа в два…

— Простите, прошлой ночью?

— Да. Ночью, часа в два, я проснулась от изжоги. Изжога меня мучает. Встала поискать соды и вспомнила, что оставила соду на кухне, в столе. Накинула халат, вышла в коридор, а у нас, вы, наверное, сами заметили, лампочка в коридоре как от карманного фонарика, еле светит. Смотрю, в комнате у Игоря свет.

— А как вы определили, что у него горит свет?

— Через нижнюю щель двери. Когда свет у него горит, полоска внизу яркая.

— Понятно. А почему вы обратили на эту щель внимание?

— А я и не обратила. Но когда пошла утром, часов в восемь, ставить чайник, свет все так же горел. Вот тогда мне это показалось немного странным. Я остановилась у его двери, прислушалась. Тихо. Ну, думаю, опять пьяный пришел, забыл свет выключить, спит. Но когда и все утро и днем свет продолжал гореть, а Игорь не выходил, я спросила у соседей из четырнадцатой и шестнадцатой комнат, не заметили ли они — выходил или не выходил Игорь. Нет, вроде, говорят, не выходил. Я совсем разнервничалась, какое-то предчувствие у меня стало. Может быть, человек заболел, а мы здесь стоим. Я подошла к двери, это было уже часа в четыре, постучала. Сначала тихо, потом громче. В комнате тишина, ни звука. Я подумала: надо вызвать милицию, мало ли что может быть. А потом, когда вы уже приехали и открыли с понятыми дверь и Игорь…

Она вдруг заплакала, некрасиво сморщила лицо, заплакала не сдерживаясь, всхлипывая и не пытаясь унять слезы. И подполковник подумал, что она, должно быть, в сущности добрый человек и что ее броня собственного осуждающего превосходства оказалась вовсе не броней, а защитной скорлупкой.

— Спасибо большое, Фаина Григорьевна.». Что ж… К сожалению, бывает, случается и так…