Зиновий Юрьев - Кукла в бидоне

«Прошу, — сказал Федор Федотыч, широким жестом распахнул дверцу «Победы», стоявшей у тротуара, и сам сел за руль. — Пожалуй, в «Узбекистан».

Раечка сидела впереди, рядом с Федором Федотычем, а Паша, напряженно выпрямившись, застыл на заднем сиденье. Как-то сама собой в нем росла, поднималась волна какого-то благодарного изумления, может быть, даже преклонения перед этим человеком за рулем, шумным, решительным, со своей машиной…

В ресторане на Неглинке к их столику не подходили минут пять. Федор Федотыч заговорщицки подмигнул Паше, взял несколько тарелок, составил их одна на другую и аккуратно выронил на пол.

«Что вы…» — испугался Паша и кинулся было собирать осколки, но Федор Федотыч еще раз подмигнул ему, улыбнулся подскочившему старичку официанту, достал из кармана сторублевку, положил на груду черепков и сказал добродушно:

«Прости, папаша, иначе ведь тебя не дозовешься. Прими заказик, дорогой».

А потом, когда уже выпили и закусили и когда Паша восхищенно смотрел на Федора Федотыча, тот вдруг неожиданно сказал:

«Хороший ты парень, Паша, есть в тебе основа жизни, уважение есть. Ты где вкалываешь?»

«Электромонтер я», — почему-то виновато пробормотал Паша.

«Пойдешь ко мне работать, в магазин?»

«Не знаю…»

«Пойдешь! — уверенно отрубил Федор Федотыч. — Пойдешь! Есть в тебе, Паша, основа жизни!»

И ведь действительно пошел. Пошел. И уж давно нет Федора Федотыча — зарвался, второй раз сидит, крепко влип, — и уж давно он сам не Паша, а Павел Антонович, директор продовольственного магазина, а вот поди ж ты, помнит его слова об основе жизни.

А ведь все меньше и меньше людей понимают теперь эту основу. Взять хоть Валентину… Тяжело становится работать, неуважительно. «Ты продавщица, стоишь за восемьдесят «ре». Я директор, помочь тебе могу, но ты уважай, черт тебя драл! Я даже с режиссерами знаком, в Доме кино бываю, а для нее, продавщицы, видите ли, плох…»

Павел Антонович помотал головой, хмыкнул, вышел из своего кабинетика-каморки и позвал Екатерину Сергеевну, кассиршу.

— Катя, — сказал он ей тихо, — дай-ка мне из кассы рублей восемьсот.

— Восемьсот?

— Восемьсот. Вечером вложим обратно, самое позднее завтра утром, так что ты, Катя, не волнуйся. Все будет в ажуре.

Павел Антонович положил деньги в карман, застегнул нейлоновую куртку и не спеша пошел к гастроному.

«Интересно, сколько привезет Иван Александрович?» Хорошо он рассчитал. Точно, что подавится тот скорей, чем поделится с кем-нибудь, когда пахнет хорошим кушем. Вот ведь загадки жизни — идиот, а режиссер. Был режиссером, вернее. Был, да сплыл, замашки одни остались. Ох, замашки остались: Паша, достань… Паша, принеси… Паша, сделай… Хам… Дарил себя. Еще бы! Известный режиссер, осчастливил, можно сказать, какого-то там торгаша. Раз в год в Дом кино брал. И на этом спасибо, Иван Александрович, выделили, приметили маленький винтик, по фамилии Польских, не побрезговали. И мы не побрезгуем, пощиплем вас немножко…

Павел Антонович закурил и прибавил шагу. Опаздывать нельзя. Все идет нормально. С таким окунем, как Иван Александрович, можно не волноваться: голый крючок от жадности заглотнет. И промолчит. Позориться не будет. А может быть, будет — рванет на Петровку, в угрозыск?

На мгновение Павел Антонович почувствовал страх, сосущее ощущение в желудке, но тут же успокоился, привычно взял себя в руки. Все продумано. Сам пострадал на восемьсот рублей. Больше не было, проверьте. И уж в самом крайнем случае признаться, что взял из кассы. Выговор… Ай-ай-ай, выговор… Да нет, не пойдет он на Петровку, идиотом нужно быть для этого…

Павел Антонович подошел к гастроному как раз в тот момент, когда Вяхирев вышел из «Волги».

— Сколько достал? — настороженно спросил он.

— Восемьсот, — вздохнул Павел Антонович, — всех обегал.

— А ты бы у себя в кассе взял, — добродушно посоветовал Вяхирев.

«Вот жмот, — подумал Павел Антонович. — Человека такой задушит и глазом не моргнет».

— Что вы, Иван Александрович, за кого вы меня принимаете?

— А где же наши узбеки? — оглянулся режиссер. Он был возбужден и разговорчив. — Неужели не придут? Придут, — успокоил он сам себя. — Придут.

— А сколько вы привезли? — спросил Павел Антонович и невинно посмотрел на товарища.

— Гм… — Иван Александрович пожал плечами, — все, что было. Четыре.

— Счастливый вы человек, даже и здесь вам везет. За полчаса четыре чистыми в кармане, — вздохнул Павел Антонович и подумал: «Вот гад, ну погоди, через пятнадцать минут спесь с тебя как с миленького слетит». — Иван Александрович, а может…

— Что, Паша?

— Да нет, я так…

— Ну где же они?

— А черт их знает, может, струсили в последний момент. Я и сам трясусь, не знаю чего.

— Да брось ты, Паша. Чего им бояться? Они же видят, с кем имеют дело — с порядочными людьми.

«Это точно, — злорадно подумал Павел Антонович, — видят, голубчик, насквозь видят и даже глубже».

— Вон он! — Иван Александрович шумно выдохнул воздух, стараясь умерить сердцебиение.

Узбек пугливо оглядывался, пропуская машины. Он то делал несколько шагов вперед, то возвращался на тротуар, пятясь и прижимая к себе клеенчатую сумку.

«Ну артист, — подумал Павел Антонович. — Талант у человека, а он баранку крутит». Он теперь почти не волновался, все шло так, как должно было идти, и никакой опасности как будто бы не было, если Вяхирев не попрет на Петровку. Да и тогда, впрочем, тоже…

Узбек наконец перешел улицу, сел на заднее сиденье и достал из сумки бидон.

— Дэнги принес? — спросил он у Ивана Александровича.

— Четыре тысячи, — торопливо пробормотал режиссер и достал из внутреннего кармана толстую пачку двадцатипятирублевок.

— Почему четыре? Пять давай, — обиженно сказал узбек. — Говорыл, половин…

— Вот еще восемьсот… Дай, Паша. Вот.

— Ладн… Аллах с тобой, давай.

Не считая, узбек сложил обе пачки вместе, завернул в черную тряпку и засунул за пазуху. На мгновение он заколебался, словно что-то мучительно обдумывая, потом неуверенно сказал:

— Может, крэст тоже возмешь, хозян? Золотой, большой, камен много, сини, краен… Вместе в стэн лежал…

Иван Александрович задержал дыхание. Сердце билось так, что казалось, вот-вот выскочит из грудной клетки и упорхнет птичкой. Ведь это целое состояние…

— Покажи, — хрипло сказал он.

— Сейчас прынэсу, — сказал узбек, — у Рахим он. — Он достал из-за пазухи черную тряпку с пачкой денег, которую только что засунул туда, и нерешительно замер.

— Так сдэлаем… — наконец пробормотал он, вынул из сумки бидон, снял замки, открыл крышку и положил тряпку с деньгами на облигации. — Так сдэлаем, — снова повторил он, закрыл бидон крышкой, запер оба замка и вылез из машины. — Чрэз пят минут приду с крэст… Хозян, — он снова посмотрел на Ивана Александровича, — хозян, ты толк бидон пока нэ возмешь? Дэты мои ограбыш…