Иван Сибирцев - Золотая цепочка

— Почему Карасев? Причем здесь Карасев?

— Просто к слову пришлось, — отозвался Зубцов весело и прихлопнул ладонью по столу, будто точку поставил. — Но вы отвлеклись от вопроса: не был ли с вами на почте кто-либо из ваших приятелей? Бандероль отправлена пятого августа прошлого года.

Жидкие, светлые ресницы Смородина дрогнули, словно ему соринки попали в глаза. Но он холодно улыбнулся и сказал осуждающе:

— Далась вам эта бандероль… Ни соболя, ни норку я не отправлял. Отправил транзистор, они пылятся на полках здешнего раймага, а в Москве их нет. Если бы знал, что попаду под следствие, я бы запасся свидетелями. Но у меня их нет. Мне кажется, это говорит в мою пользу так же, как то, что обратный адрес я указал свой.

— Значит, кроме приемщицы, не было никого?

Смородин снова потыкал платком в лоб.

— Подходил ко мне какой-то бородач, включал приемник, проверял, что он берет здесь. Это может подтвердить приемщица.

— Она уже подтвердила. Почему же вы упорно молчали о бородаче?

— Не хотел навлечь подозрения на человека, которого не знаю и которого вам невозможно найти. Изменчивая примета. Побрился и уже не бородач.

— Верно. Тем более, что он действительно побрился.

— Кто он? — Смородин зашелся кашлем.

— Он — это Карасев.

Смородин, еще не унявший кашля, замахал руками, как бы отшвыривая слова Зубцова, сказал сердито:

— Что вы пристаете ко мне с каким-то Карасевым? Пусть он хоть… оскопится. В чем меня обвиняют, гражданин следователь? Так вас, кажется, положено называть? Или гражданин начальник?

— Так сразу и гражданин, — Зубцов покачал головой. — Нервничаете излишне. Я приехал сюда потому, что здесь совершено преступление. И вы имеете к нему касательство.

— Какое преступление? Какое касательство? — голос Смородина сорвался на фальцет.

— Не надо, Смородин! — Зубцов чуть возвысил голос. — Пощадите свое человеческое достоинство. Вы прекрасно понимаете, о чем идет речь. Прекрасно знаете Карасева. Но молчите о нем. Придумываете мнимого Павла и молчите о том, что Карасев не просто присутствовал на почте, а контролировал отправку приемника, который принадлежит ему. И кедровые шишки, которые вы отвезли в подарок Желтову, дал вам тоже Карасев. И с Желтовым вы познакомились потому, что так надо было Карасеву. Они с Желтовым соседи и одноклассники. Между ними была договоренность об этих посылках. Забрал он у Желтова и транзистор, и шишки. Желтов подтвердил, что получил посылки и не от какого-то студента Павла, а именно от Карасева через вас. Дело тут вовсе не в приемнике и шишках, а в том, что они скрывали в себе, в начинке…

— На какую начинку вы намекаете? — спросил Смородин с усилием.

— Самородки. Золотые самородки, — Зубцов рисковал: не исключено, что самородков все-таки не было или что Смородин впервые слышит о них.

Но Смородин сидел, зябко съежившись, локти упирались в колени, ладони прикрывали веки.

«Попал точно в десятку!» — с облегчением отметил Зубцов и сказал убежденно:

— Я хочу понять: почему вы стали курьером Карасева, прикрытием для него. Я не верю в то, что вы — закоренелый преступник, но не могу поверить и в то, что вы — лишь слепое орудие в руках Карасева.

Смородин тяжело, будто спросонок, зашевелился:

— Правильно. Я не слепое орудие. Но и не предатель. Я не хочу быть виновником несчастий для Глеба, а возможно, и его гибели. Это ведь не моя тайна…

«Все-таки я не ошибся в тебе. Был бы ты вором, не ломал бы голову над этическими проблемами, об одном бы заботился — спасти свою шкуру», — одобрил Зубцов и, переходя на доверительное «ты» возразил:

— А Карасев тебя сколько раз предал, когда втянул в свою авантюру?! А себя, самого себя, будущее свое, Карасев не предал?! Ты говоришь: не хочешь предавать его, но ты уже предал. Когда узнал о его секретном промысле и не схватил за руку, не пришел к нам за помощью, а стал помогать ему. В чем помогать-то? В преступлении! В позоре! Эх, Смородин! А считаешь себя другом Карасева и порядочным человеком…

В июне прошлого года Григорий Смородин отпраздновал два радостных события: получение аттестата зрелости и свое восемнадцатилетие. Дедовской постройки, дом в Филях едва вместил родичей и знакомых. Наутро Григорий проснулся поздно, прошел на кухню к матери и, как, бывало, отец в такие минуты, потребовал:

— Налей-ка, мать, солененького чего-нибудь… — Он жадно выпил кружку огуречного рассола, крякнул и сказал: — Да собери чемодан в дорогу. Уезжаю.

— Далеко ли собрался, сынок?

— В Сибирь, — ответил он небрежно. — Есть там такой Северотайгинский район. Золота в нем, говорят, видимо-невидимо. Подработать хочу до призыва в армию.

Мать, разом обессилев, запричитала:

— С похмелья говоришь невесть что! Гляди-ка ты на него, приискатель! В Сибирь собрался. В этакую-то даль. Обморозишься, чахотку наживешь.

Григорий приосанился и возразил с важностью:

— Я совершеннолетний. В Сибири сейчас лето, обморозиться мудрено. Географию надо знать, темнота, или хотя бы по телевизору слушать сводки погоды. В общем, собирай пожитки — и послезавтра в дорогу.

В аэропорту, у стойки, где регистрировали билеты, Григорий оказался в очереди позади рослого парня. Не мог отвести глаз от его шкиперской бородки, могучих плеч, сразу видно, настоящий сибиряк. «В тайге займусь атлетикой, чтобы развить бицепсы», — пообещал себе.

В самолете, подойдя к своему месту, Григорий глазам не поверил: в соседнем кресле сидит чернобородый. Они уже подлетали к Уралу, когда сосед обернулся к Григорию и даже слегка улыбнулся ему:

— Вздремнул немного, — сказал он, позевывая. — Проводы, то да се… Голова, понимаешь, побаливает.

— У меня есть таблетки, — встрепенулся Григорий.

— От такой боли другие снадобья придуманы. — Окинул Григория насмешливым взглядом. — Домой возвращаешься, к маме?

— Наоборот. От матери. — И опасаясь, что соседу наскучит слушать его, Григорий стал рассказывать, что окончил школу и решил стать золотоискателем.

Сосед перестал улыбаться, пододвинулся к нему:

— Я тоже лечу в Северотайгинский…

— Вы инженер? — преданно взирая на него, спросил Григорий и рисовал в воображении, как станет работать под его началом и переймет чуть ленивую манеру разговора, скучающую улыбку и бороду отпустит такую же. Жаль только, он, Григорий, белесый…

— Инженер? Не совсем, — бородач уловил восхищение и робость, какие внушал Григорию, улыбнулся и сказал ласково: — Почему ты обращаешься ко мне на «вы»? Никакой я не инженер. И лечу туда впервые. Такой же, как ты, искатель счастья, Глеб Карасев.

— Давай в тайге всегда будем вместе, — горячо предложил Григорий.

Однако Карасева в старатели взяли охотно, а у Григория вышла осечка. Председатель артели критически оглядел его и сказал: