Иван Сибирцев - Золотая цепочка

— Так прикорни, а руль дай мне. — И сразу почувствовал на себе осуждающий взгляд Семенова.

— Тебе — руль? В этакую-то темень да на такой характерной реке! И где же я проснусь с таким надежным рулевым — на мели, а то и вовсе — тьфу, тьфу, тьфу! — на том свете!..

Кашеваров до подбородка натянул воротник куртки, попробовал задремать, но снова, как частенько в эти дни, вспомнился Кондратий Кашеваров, его слова о святости честного товарищества и тлетворности одиночества. Кашеваров пытался оживить в своей памяти что-то приятное, светлое, уверял себя, что за шестьдесят лет пережил немало возвышающего, радостного, но с болью убеждался: за исключением детства и ранней юности, в общем-то, и вспомнить добром нечего… И, наверное, лучший исход для него — махнуть через борт — и привет, майор Зубцов! Был Степан, да весь вышел… Он пододвинулся к борту. Громче забурлила река. Вот сейчас Семенов услышит тяжелый всплеск…

Он так явственно ощутил пронзительный холод речной воды, свое полное бессилие перед ее нескончаемой круговертью, что у него застучали зубы.

А Кузьма Прохорович, будто мысли пассажира читал, заговорил:

— Ты чего это мостишься к борту? Обкачнешься, не ровен час, а вода-то на стрежне дюже холодная…

— А ежели я нарочно, прыгать надумал…

Семенов рассудительно заметил:

— За что же ты, Степан Кондратьевич, имеешь на меня такой зуб? Ну, втемяшилась тебе в башку этакая блажь, — скакнешь ты, как я-то должен поступать в таком разе? Сигать следом за тобой, чтобы два утопленника было вместо одного, так мне на тот свет не к спеху. А не скакну, чем потом оправдаюсь перед милицией да прокурором: куда, скажут, девал пассажира?

— Да полно тебе, Прохорович! — Кашеваров вдруг развеселился. — Кто станет чинить тебе спрос, кому известно про нашу поездку?

Семенов набил трубочку, разжег ее и стал объяснять:

— Столичный ты человек, грамотный, и царя в голове имеешь, а такую, господи прости, несешь околесицу: кто видел, кто спросит? Да ты хотя бы то в расчет прими, что встретились мы с тобой не где-нибудь у медвежьей берлоги, а в прилюдном месте и наш с тобой уговор о рыбалке слыхали люди. А ежели оно бы даже и пронесло, не взяли бы меня на цугундер, так разве сам я не пришел бы к начальству, не покаялся? Молчанка-то ведь она, по мне, горше всякого суда. Совесть заест напрочь. А тебя не заест разве?

— Ну, разумеется… Конечно, совесть, — проговорил Кашеваров.

«Слыхали люди, — повторил он про себя. — Вот так. Выдал тебе раздолинский рыбак притчу: не вздумай, мол баловать, о нашей поездке известно в поселке. А я, случалось, позабывал эту мудрость. Вот и прокололся с подставкой Потапова. Правильно, что в Сибирь Потапова увлек. А вот про то, что якобы услыхал от Потапова про Бодылину, мне докладывать Зубцову было необязательно… Перебор. Нарочитость. И уже совсем худо, что в Октябрьском, когда Агнии Климентьевне представляли, сделал вид, что впервые вижу ее. Крупный перебор! Занесло. Теперь Зубцов об этом знает. И это для него психологическая улика. Эх, знать бы, сколько у него прямых…»

Впереди, ослепительно яркий в кромешной мгле, вспыхнул свет, сразу же погас, вспыхнул и погас опять. И в третий раз все повторилось снова. Сигнал был точно таким, какого ожидал Кашеваров.

— На Макарьевском острове фонариком забавляются. Заплыл, стало быть, кто-нибудь. Случается.

Кашеваров, не дослушав, выхватил из кармана фонарик, трижды подмигнул им.

Совсем близко обрывистый берег и силуэт стоящего у воды человека. Кашеваров до рези напрягал глаза, старался рассмотреть; кто именно стоит на берегу. Прижимал фонарик к груди, унимал часто стучавшее сердце, убеждая себя: у воды стоит именно тот, кого надеялся он застать на острове.

— Привет таежникам! — с надеждой воскликнул Кашеваров, когда моторка подвалила к берегу, и замер в ожидании условленного ответа: «Здесь нет таежников, одни рыболовы».

Но с берега донесся знакомый голос:

— С благополучным прибытием!

Кашеваров рассмотрел корреспондента Бочарникова и еще несколько человек, молча глядевших на причалившую моторку.

«Засада…» — Кашеваров выхватил из кармана куртки пистолет и в то же время затрепыхался, пытаясь скинуть со своих плеч медвежьи лапы Кузьмы Прохоровича.

— Не балуй! — ребром ладони он вышиб у Кашеварова парабеллум. Пистолет стукнул о дно лодки. Семенов ногой наступил на него и сказал с угрозой: — Ты не брыкайся. Я ведь не как товарищ старший лейтенант, — он кивнул на прыгнувшего в лодку Бочарникова, — я не при исполнении. Ежели станешь баловать да брыкаться, очень свободно могу и веслом огладить.

— Я предупреждал вас, Кузьма Прохорович, — сказал Бочарников, — пассажира повезете опасного.

— Думал я, грешным делом, обознались вы, — загудел Семенов. — С виду-то он куда с добром.

Кашеваров не то засмеялся, не то закашлялся и сказал зло:

— Торжественная встреча. Не пойму только, к кому угодил…

— Старший лейтенант милиции Федорин, — представился Бочарников и, полуобняв Кашеварова, приподнял его и вытолкнул на берег. — Вы арестованы, Кашеваров. Все. Должен огорчить вас: ваш приказ Шилову сегодня в полночь явиться на Макарьевский остров перехвачен нами. Шилов у нас. Он понимает, что мы спасли ему жизнь от вашей пули. Паспорт на имя Петра Николаевича Сажина с вашей фотографией изъят у Шилова. Не по годам прыть. Вам ли исчезать в нелегалы…

Кашеваров попробовал усмехнуться, но лишь скривил губы и хрипло, витиевато выругался.

Зубцов думал: сейчас введут Кашеварова, и тот начнет выказывать свое молодечество, плести словесные кружева и бессовестно лгать.

Конвойный впустил Кашеварова в комнату, и Зубцов понял: его предположения не сбудутся.

Кашеваров стоял у дверей, отведя за спину руки и смотрел на Зубцова напряженно и очень устало. Всегда молодцеватый, подтянутый, сейчас он казался много старше своих лет. Зубцов ободряюще кивнул ему:

— Входите. Присаживайтесь.

Блеклые губы Кашеварова дернулись, он стал усаживаться тяжело, основательно. Зубцов слышал его трудное хриплое дыхание, видел отечное пожелтелое лицо, вздувшиеся жилы на шее и спросил участливо:

— Вы не больны? Может быть, пригласить врача?

Кашеваров провел рукой по небритым щекам, подбородку, печально усмехнулся:

— Насколько я понимаю, приносить извинения вы — ни в какую… Или меня подводит интуиция?

Кажется, Кашеваров все-таки начнет никчемную полемику.

— Не подводит, Степан Кондратьевич. Наивность не по возрасту, не по ситуации и не по стажу.

— И что же это за тяжкая для меня ситуация? — с вызовом спросил Кашеваров. За хранение огнестрельного оружия — два года лишения свободы. Как говорится, перетопчусь.