Донна Леон - Смерть в чужой стране

Встав из-за стола, она спросила:

— А чего она могла испугаться?

— Как ты сказала — что ее могут заподозрить в причастности к убийству, имела она к нему отношение или не имела.

Паола достала приземистую бутылку с портвейном, но прежде чем налить его в маленькие стаканчики, убрала со стола тарелки и положила их в мойку. После этого наполнила стаканчики портвейном и поставила их на стол. Сладкое вино смешалось с оставшимся во рту вкусом фиг. Счастливый человек.

— Но я думаю, что не имела.

— Почему?

Он пожал плечами:

— Она не кажется мне похожей на убийцу.

— Потому что она хорошенькая? — спросила Паола и отпила портвейна.

Он чуть было не ответил: потому, что она врач, но тут вспомнил слова Риццарди — убивший молодого человека знал, куда ударить ножом. Врач тоже это знает.

— Может быть, — сказал он, потом переменил тему разговора и спросил: — Раффи дома?

И посмотрел на часы. Одиннадцатый час. Сын знает, что ему полагается быть дома в десять, если завтра нужно рано вставать в школу.

— Нет, разве что он вошел, пока мы ели, — ответила она.

— Нет, он не входил, — сказал Брунетти, сам не понимая, откуда ему это известно.

Было поздно, они выпили бутылку вина, съели превосходные фиги и запили замечательным портвейном. Говорить о сыне не хотелось ни ей, ни ему. Все равно он придет и завтра будет в их полном распоряжении.

— Сложить все это в мойку? — спросил он, имея в виду оставшиеся тарелки, но думая совсем о другом.

— Не надо. Я сама. Пойди и скажи Кьяре, чтобы она шла спать.

Легче было бы перемыть все тарелки.

— Пожар кончился? — спросил он, входя в гостиную.

Она его не слышала. Она находилась на расстоянии сотен миль и десятилетий от него. Она сидела, сильно сгорбившись, в кресле, вытянув перед собой ноги. На ручке кресла лежали два яблочных огрызка, на полу валялся пакетик от бисквитов.

— Кьяра, — позвал он, потом громче: — Кьяра.

Она подняла глаза от страницы, не сразу увидев его, потом осознала, что это ее отец. Тут же забыв о нем, снова опустила глаза в книгу.

— Кьяра, пора спать.

Она перевернула страницу.

— Кьяра, ты меня слышишь? Пора идти спать!

Продолжая читать, она оттолкнулась одной рукой от кресла. Дойдя до конца страницы, она остановилась, оторвалась от книги и поцеловала его, а потом ушла, заложив страницу пальцем. У него не хватило духу сказать ей, чтобы оставила книгу в гостиной. Ладно, если он встанет ночью, то сам выключит у нее свет.

В гостиную вошла Паола. Нагнулась, выключила свет рядом с креслом, подобрала яблочные огрызки и пакетик от бисквитов и вернулась на кухню. Брунетти выключил верхний свет и двинулся по коридору к спальне.

На следующее утро в восемь Брунетти приехал в квестуру, остановившись по дороге, чтобы купить газеты. Об убийстве сообщалось на одиннадцатой полосе «Коррьере», которая уделила ему только два абзаца, вообще не было упомянуто в «Ла Република», что вполне понятно — ведь сегодня была годовщина одного из самых кровавых терактов шестидесятых годов, а вот «Иль Гаццеттино» поместила сообщение на первой странице второго раздела, как раз слева от статьи о трех молодых людях, которые погибли, врезавшись в дерево на государственной трассе между Доло и Местре.

В заметке сообщалось, что молодой человек, названный «Микеле Фоостер», оказался, очевидно, жертвой ограбления. Не исключались и наркотики, хотя в заметке, вполне в стиле «Гаццеттино», ни слова не говорилось о том, какое именно отношение наркотики могут иметь к этому делу. Брунетти часто размышлял о том, что, к счастью для Италии, ответственность прессы не является одним из условий вхождения в Общий рынок.

От центрального входа квестуры до дверей отдела по делам иностранцев змеилась обычная очередь, состоящая из плохо одетых и дурно обутых иммигрантов из Северной Африки и только что освободившейся Восточной Европы. Всякий раз, когда Брунетти видел эту очередь, его посещала мысль о шутках истории: три поколения его семьи покидали Италию, чтобы попытать счастья в таких далеких краях, как Австралия и Аргентина. А теперь в Европе, изменившейся вследствие недавних событий, Италия превратилась в эльдорадо для новых потоков еще более бедных, еще более темноволосых иммигрантов. Многие из его друзей говорили об этих людях с презрением, отвращением, даже с ненавистью, но Брунетти всегда смотрел на них сквозь призму воображения — ему представлялись его собственные предки, стоящие в таких же очередях, так же бедно одетые и плохо обутые, говорящие на какой-то смеси языков. И так же, как эти бедолаги, готовые убираться в домах и присматривать за детьми тех, кто будет им за это платить.

Он поднялся по лестнице на четвертый этаж в свой кабинет, кому-то пожелал доброго утра, кому-то кивнул. Войдя к себе, он взглянул на стол, не появились ли на нем новые бумаги. Никаких новостей пока еще не поступило, и он решил, что может располагать сегодняшним днем так, как ему заблагорассудится. А заблагорассудилось ему протянуть руку к телефону и попросить связать его с комендатурой карабинеров на американской базе в Виченце.

Этого абонента оказалось отыскать гораздо проще, и через минуту Брунетти уже разговаривал с майором Амброджани, который сообщил, что именно он отвечает с итальянской стороны за расследование убийства Фостера.

— С итальянской? — переспросил Брунетти.

— Ну да, с итальянской, а американцы проведут свое расследование.

— Значит ли это, что могут возникнуть проблемы с юрисдикцией? — спросил Брунетти.

— Нет, вряд ли, — ответил майор. — Вы, гражданская полиция, ведете расследование у себя в Венеции. Но вам понадобится разрешение либо помощь американцев.

— У вас в Виченце?

Амброджани рассмеялся:

— Нет, ничего такого я не имею в виду. Речь идет только о базе. Пока вы находитесь в Виченце, в самом городе, за все отвечаем мы, корпус карабинеров. Но как только вы явитесь на базу, командовать будут американцы, и американцы станут вам помогать.

— Вы говорите так, словно сомневаетесь в этом, майор, — сказал Брунетти.

— Ничего подобного. Никаких сомнений.

— Значит, я неверно понял ваш тон. — А сам подумал, что все он понял правильно. — Мне бы хотелось съездить туда и поговорить с теми, кто его знал.

— По большей части это американцы, — сказал Амброджани, намекнув Брунетти на трудности с языком.

— У меня с английским все в порядке.

— Тогда у вас не будет проблем.

— Когда можно приехать туда?

— Сегодня, прямо с утра. Или во второй половине дня. Когда вам угодно, комиссар?

Из нижнего ящика Брунетти вытащил расписание поездов и пролистал его, ища линию Венеция — Милан. Нашелся поезд, уходящий где-то через час.