Донна Леон - Смерть в чужой стране

— Это очень похоже на угрозу, синьор Вискарди.

— Не впадайте в мелодраматический тон, Dottore Брунетти. Лучше назовем это предостережением. Более того, я предостерегаю вас не только от себя, но и от лица вашего тестя. Повторяю, подобное любопытство до добра не доведет.

— Полагаю, синьор Вискарди, у меня вообще нет оснований ждать добра от каких-либо ваших дел.

Вдруг Вискарди извлек из кармана несколько банкнот, не глядя на них и не позаботившись узнать, сколько стоит вино. Ничего не ответив Брунетти, он повернулся и пошел к двери бара. Брунетти двинулся следом. На улице лил дождь из осенних туч, подгоняемых ветром. Вискарди задержался в дверях только для того, чтобы поднять воротник пальто. Ничего не сказав, не оглянувшись на Брунетти, он вышел под дождь и быстро исчез за углом.

Брунетти немного постоял на пороге. Наконец, не видя иного выхода, он развернул газету, в которую упаковал зонт, явив его миру во всей его красе. Потом сложил газету несколько раз и шагнул под дождь. Нажал на кнопку, посмотрел вверх и увидел раскрывшийся над ним пластиковый купол. Слоны, веселые, танцующие розовые слоны. Чувствуя во рту вкус кислого вина, он поспешно направился к дому.

По первому же требованию Брунетти получил от Паолы свой черный зонт и вернулся в квестуру. Около часа он отвечал на корреспонденцию, но ушел рано, сказав, что у него назначена встреча, хотя это была встреча с Руффоло и состояться она должна была через шесть часов. Вернувшись домой, он рассказал Паоле о встрече в полночь, и она, помня, что говорилось о Руффоло в прошлом, согласилась с Брунетти, что это шутка, результат страсти к мелодраматическим эффектам, очевидно приобретенной Руффоло за время последней отсидки, когда он слишком много смотрел телевизор. Брунетти не видел Руффоло с того раза, когда в последний раз выступал свидетелем, и полагал, что найдет его почти не изменившимся — добродушным, лопоухим и беспечным, слишком торопящимся преуспеть в жизни.

В одиннадцать он выглянул на балкон, посмотрел на небо и увидел звезды. Через полчаса вышел из дому, успокоив Паолу, что скорее всего вернется к часу, и велев ей не ждать его. Если Руффоло сдастся, им придется пройти в квестуру, а там нужно будет написать заявление и уговорить Руффоло подписать его, а на это уйдет не один час. Он сказал, что постарается позвонить ей, если все обернется именно таким образом, но сам же знал, что, привыкнув к его отсутствию в поздние часы, она скорее всего не услышит сквозь сон его звонка, а детей ему не захочется будить.

Пятый трамвайчик переставал ходить в девять часов, так что ему ничего другого не оставалось, как только пойти пешком. Он не имел ничего против, особенно в такую прекрасную лунную ночь. Как это часто бывало, он не очень задумывался над тем, куда идет, просто позволил своим ногам, умудренным десятилетиями ходьбы, вести его самым коротким путем. Он прошел по Риальто, затем через Санта-Марина и зашагал по направлению к Сан-Франческо-делла-Винья. Как всегда в этот час, город был практически безлюден; Брунетти обогнал ночного сторожа, который засовывал маленькие оранжевые бумажные прямоугольники за решетки магазинов в доказательство того, что он был здесь ночью. Брунетти прошел мимо ресторана и, заглянув туда, увидел официантов в белых куртках, которые, сев кружком у столика, пили вино перед тем, как отправиться домой. Зато кругом были кошки. Сидящие, лежащие, пробирающиеся мимо фонтанов, бегущие неслышными шагами. Кошки не занимались охотой, хотя крысы здесь водились в изобилии. Они не обращали внимания на Брунетти, точно знали час, когда появляются их кормильцы, и были совершенно уверены, что этот незнакомец не из их числа.

Он прошел вдоль правой стены церкви Сан-Франческо-делла-Винья, потом взял налево и двинулся обратно к остановке трамвайчика Челестия. Перед ним четко вырисовывались металлические поручни пешеходной эстакады и ступени, ведущие на нее. Он поднялся по этим ступеням и, оказавшись в начале эстакады, посмотрел вперед.

Брунетти ясно видел, что на ней никого нет. Даже Руффоло не был настолько глуп, чтобы стоять на виду у любой проходящей мимо лодки, когда его ищет полиция. Он, наверное, спрыгнул на маленький пляжик под мостом. Брунетти пошел вперед, злясь из-за того, что ему пришлось тащиться сюда, бродить по вечернему холоду, когда всякому разумному человеку полагается быть дома в постели. Зачем этому чокнутому Руффоло понадобилось видеть какое-то важное лицо? Хочет видеть важное лицо, так шел бы в квестуру и поговорил бы с Паттой.

Брунетти дошел до первого пляжика, всего в несколько метров длиной, и оглядел его, ища Руффоло. В серебристом свете луны он увидел лишь обломки кирпичей и осколки бутылок, покрытые слоем скользких зеленых водорослей. Синьорино Руффоло стоило бы хорошенько подумать, прежде чем решить, что Брунетти спрыгнет на такой замусоренный пляж, чтобы побеседовать с ним. Он только что потерял пару ботинок, и больше этого не будет. Если Руффоло хочет поговорить, может подняться на эстакаду либо пусть остается внизу и постарается говорить громко, чтобы Брунетти его услышал.

Впереди виднелся другой небольшой пляж, его дальний конец скрывался за изгибом массивной кирпичной стены Арсенала, которая поднималась справа от Брунетти на десять метров.

Чуть не дойдя до острова, он остановился и тихим голосом позвал:

— Руффоло. Это Брунетти. — Ответа не было. — Пеппино, это Брунетти.

Ответа так и не последовало. Лунный свет был таким ярким, что тень, отбрасываемая на островок эстакадой, скрывала его от глаз. Но ступня была видна, одна ступня, обутая в коричневый кожаный ботинок, а дальше — нога. Брунетти перегнулся через ограждение, но смог разглядеть только эту ступню и часть ноги, которая исчезала в тени под эстакадой. Он перелез через ограждение, спрыгнул вниз на камни, поскользнулся, приземлившись на водоросли, и уберегся от падения, только опершись на руки. Выпрямившись, он увидел тело более отчетливо, хотя голова и плечи оставались в тени. Это не имело значения, он знал, кто это. Одна рука лежала поверх тела, и маленькие волны осторожно лизали кисть. Другая рука была подвернута под тело. Брунетти наклонился и потрогал запястье, но пульс не прощупывался. Тело было холодное, влажное от сырости, поднимавшейся от лагуны. Он шагнул в тень и приложил пальцы к шее юноши. Пульса не было. Снова выйдя на лунный свет, Брунетти увидел, что на пальцах у него кровь. Он присел у кромки воды и быстро поболтал рукой в воде лагуны, такой грязной воде, что самая мысль о ней обычно вызывала у него отвращение.

Выпрямившись, он вытер руку носовым платком, потом вынул из кармана фонарик-карандаш и снова пошел под эстакаду. Кровь текла из большой открытой раны на левом виске Руффоло. Неподалеку от его головы лежал булыжник. Подумать только, все выглядело так, как будто он спрыгнул с эстакады, поскользнулся на липких водорослях, упал и раскроил при этом череп. Брунетти не сомневался, что на камне окажется кровь — кровь Руффоло.