Аркадий Вайнер - Телеграмма с того света

— Наши лохматые «гав-гав» не делают — они молча работают, — заметил я.

— Тогда отпадает, наша без «гав-гав» шага не ступит, а нюх замечательный. Два моих парня, Белов и Радкевич, в прошлом году поехали в Москву, пришли в планетарий, а там какой-то школьный конкурс. Ребята крепкие, написали хорошие работы и шутки ради подписались: один — Воронцов, а другой — Вельяминов, а через неделю в школу из планетария пришло письмо — приглашаем, дескать, ваших десятиклассников Воронцова и Вельяминова на следующий тур конкурса по астрономии. Письмо попало к Вихоть, и тут она такой хай подняла!

— А чего она, собственно, хотела?

— Что парни, мол, глупой мистификацией опозорили школу. Мы ей с Коростылевым талдычим, что сотрудники планетария порадовались хорошей работе и приняли участие в шутке, что они не могли не заметить фамилии автора канонического учебника по астрономии, а она как взбесилась. Целое расследование произвела, установила, что это были Белов и Радкевич, не поленилась в Москву поехать уточнить и требовала им примерного наказания за жульничество. Еле тогда ее Коростылев угомонил.

— Да. А я вижу, что не больно вы высокого мнения о вашем завуче, — сказал я.

— Ну, это у нас взаимно. Про наши отношения есть очень жестокий романс «Нет, не люблю я вас, да и любить не стану». Ой, не стану. Да и не боюсь я ее. Плевать мне на нее. — Я видел, что он напрягся и хорохорится.

Я сказал примирительно:

— Вы наверное помните, что Швейк в таких случаях говорил «Пан не плюйте здесь», а вы что, намылились уходить из школы?

Сухов с досадой махнул рукой.

— Боюсь, что придется. Особенно теперь, когда умер Коростылев. Он был потрясный мужик. Да что вам рассказывать — вы его лучше знали.

— А куда уходить надумали?

— Не знаю пока точно. Дело в том, что я ведь поступал учиться на физфак в университет, да полбалла не добрал, пошел на физмат в пединститут. Честно говоря, пришел я сюда по распределению с некоторым отвращением: какой из меня учитель? Такие, как я — это педагоги «поверх голов». Мечтал отбарабанить три года и уехать в Москву, куда-нибудь в серьезную фирму прибиться кем угодно, хоть лаборантом.

— А потом?

— А потом с Коростылевым подружился. Он меня рассмешил вопросом: на кого больше всего обращают внимание уличные прохожие? На генералов, говорит. Спокон веку придумали им такую яркую форму, чтобы вся улица видела, какой важный человек идет. Ты, говорит, Сухов, подожди маленько, скоро все человечество поумнеет и тогда такую форму с соответствующим пиететом преподнесут учителям, поскольку на сегодня это важнейшая в мире профессия.

— И вы, Сухов, решили подождать генеральской формы для учителей? — поинтересовался я.

— Да. Решил подождать, пока человечество поумнеет и оценит важность нашей работы, а сам думаю окрепнуть помаленьку в своем ремесле, чтобы форма впору пришлась. Мне одноглазый полуслепой Коростылев открыл глаза на очень многое в жизни, в детях, в моей работе. Да что говорить? Редкоземельный человек был.

— У меня к вам вопрос, — скромно сказал я.

— Пожалуйста, хоть десять.

— Нет, один-единственный. Через несколько лет придет в эту школу новый учитель. Генеральская форма для педагогов еще не придумана. Коростылев давно умер, Сухов с наслаждением трудится старшим лаборантом в какой-то серьезной физико-технической фирме. Кто открывает новичку глаза — Вихоть? Географичка Маргарита Петровна? Нет, географичку Вихоть давно вышибла на пенсию. Тихий толстяк Оюшминальд?

— Ну, это вы про Бутова зря так! — решительно отклонил мой выпад Сухов. — Он мужик хороший, добрый он человек!

— Возможно, но я считаю хорошим человеком того, кто доброе делает, а не воздерживается от плохого.

— А он и делает каждый день доброе! — вскинулся Сухов. — Он мямля, конечно, но вы его не поняли. Бутов — гениальный учитель математики. Он объясняет тригонометрические функции ребятам так, что они их как серии про Знатоков глотают. На его методические уроки математики со всей области ездят. Хотя администратор он, конечно, никакой.

— Да уж, это я заметил. Итак, кто? Кто встретит новичка в школе?

— Не знаю. Тот же Бутов. Да и еще кто-нибудь найдется.

— Наверное, найдется, а может, не найдется. Нельзя, чтобы прерывалась нить. От Коростылева — к вам с Надей. От вас — к Воронцову и Вельяминову.

Он сердито крикнул:

— Вам легко рассуждать, вы завтра уедете, а мне здесь с этим преподазавром каждый день сражаться. Это ж не работа, а сплошная Куликовская битва.

— Сухов, поверьте честное слово, мне нелегко рассуждать. Мне очень трудно, что-нибудь вразумительное рассудить здесь. Туман, разговоры, подозрения, где правда, где домыслы, где верная отгадка, где пустые сплетни — мне трудно с этим разобраться, но я не уеду отсюда завтра. Я не уеду до тех пор, пока вы не привяжете к своей судьбе лопнувшую нить жизни Коростылева. И не найду того, кто оборвал ее.

Он молча смотрел на свою испорченную электрическую машину, потом резко повернулся ко мне.

— А вы подозреваете Вихоть?

— Не очень. Вряд ли она впрямую с этим связана. Но мне кажется, что знает она гораздо больше, чем говорит. Кстати, что это за история с судом родителей Насти Салтыковой? Вы ведь хорошо знаете отца.

— Да мы с ним соседи. Приятельствуем вместе, на рыбалку ездим. У него мотоцикл «Юпитер». Я с ним познакомился уже после этого злополучного суда. Он вчинил иск о передаче ему на воспитание их дочки, Насти этой самой, а бывшая жена, конечно, легко выиграла суд, и девочка осталась с ней…

— Чем Салтыков мотивировал иск?

— Что мать торгашка и в доме у ребенка создан торгашеский грязный дух. Костя Салтыков — простой парень, замечательный слесарь, хороший, чистый человек, а мать там клопица наливная и девку портит. Костя был уверен, что суд в его пользу решит, тем более, что его поддерживал такой человек, как Коростылев.

— А девочка-то сама с кем хотела жить?

— Так в том и дело — Костя подал заявление в суд, поскольку девчонка сказала ему, что уходит от матери к нему, а на суде она вдруг заявила, что снова перерешила и будет жить с матерью, а потом своим же одноклассницам рассказала, что мать ей накануне суда югославскую дубленку подарила и достала путевку в «Артек»…

— Из-за этого девчонка передумала?

— Наверное… Коростылев ведь и бился тогда против жены Салтыкова, объясняя, что она воспитывает в девочке лживость, вероломство, лицемерие… Он говорил, что слово «вероломство» происходит от слома веры в человеческие добродетели…

— А Вихоть поддерживала Салтыкову?

— Конечно! Они старинные подруги.

— Н-да, занятно… Скажите, Сухов, а вы тоже считаете, что Салтыкова плохо воспитывает девочку?