Алистер Маклин - Сувенир, или Кукла на цепочке

Теперь меня никто не преследовал и не интересовался мною. Держась чуть поодаль, я пошел за человеком в сером по другой стороне улицы. Так мы прошествовали еще сотню ярдов, а потом он вдруг резко остановился. Поколебавшись еще какое-то мгновение, он резко повернул назад. Он почти бежал, но теперь заглядывал в каждую открытую дверь. Зашел и в ресторан, в котором я только что побывал, и секунд через десять снова оказался на тротуаре. Потом нырнул в боковую дверь отеля «Карлтон» и вынырнул опять из парадного входа. Этот маневр едва ли расположил швейцара в его пользу, ибо в отеле «Карлтон» не очень-то любят, когда пожилые, невзрачно одетые люди пользуются их холлом, чтобы сократить себе путь. Зашел он еще в один индонезийский ресторан и появился оттуда с тем добродетельным выражением невинности, которое появляется у человека, когда его просят выйти.

Напоследок он нырнул в телефонную будку, а когда вышел из нее, выражение невинности стало еще заметнее.

После этого он остановился на трамвайной остановке. Я тоже встал в очередь.

Первый трамвай, который подошел, состоял из трех вагонов, и на дощечке маршрута было написано: Центральный вокзал. Человек в сером вошел в первый вагон,

я — во второй, где занял место у передней двери, чтобы иметь возможность наблюдать за ним и в то же время не привлекать его внимания, если ему вздумается интересоваться пассажирами. Но я мог не беспокоиться, на пассажиров он не обращал никакого внимания. По тому, как менялось выражение его лица, становясь все более удрученным, по тому, как он то сжимал, то разжимал кулаки, стало ясно, что мысли этого человека были заняты другими, более важными вещами, среди которых далеко не последнее место занимал вопрос о том, какую степень сочувственного понимания ему можно ожидать со стороны своих хозяев.

На площади Дам человек в сером вышел. Дам, главная площадь Амстердама, полна исторических памятников — здесь и королевский дворец, и Новая церковь, такая древняя, что приходится все время подпирать ее, чтобы она не рухнула окончательно, но человек в сером не удостоил их в тот вечор даже взгляда. Он потрусил по боковой улочке, мимо гостиницы, свернул налево по направлению к докам, прошел вдоль канала, потом свернул направо и нырнул в лабиринт переулков, уводивших его все глубже и глубже в район городских складов, в один из немногих районов Амстердама, не значившихся на туристских картах. Никогда еще я не встречал человека, за которым так легко было вести слежку. Он не смотрел по сторонам и не оглядывался. Можно было двигаться за ним в пяти шагах верхом на слоне, — даже в этом случае он не заметил бы меня.

На очередном углу я остановился и проводил его взглядом. Теперь он удалялся по узкой, тускло освещенной и на редкость некрасивой улице. С обеих сторон над тротуарами нависали фронтоны угрюмых пятиэтажных складских строений. Обстановка вызывала невольную боязнь замкнутого пространства, рождала мрачные предчувствия и тревожную напряженность. А я, признаться, не любитель подобных ощущений.

Поскольку человек в сером почти уже бежал, я пришел к выводу, что эта чрезвычайная демонстрация усердия может означать лишь одно: его путешествие подходит к концу. И я оказался прав. Взбежав на крыльцо с перилами, он вытащил ключ и, открыв дверь, скрылся внутри здания. Я продолжил свой путь — неторопливо, но и не слишком медленно — и, подойдя к крыльцу, без особого любопытства взглянул на вывеску над входом: «МОРГЕНСТЕРН и МОГГЕНТАЛЕР» — гласила надпись.

Я никогда не слышал об этой фирме, но теперь едва ли забуду ее название. Не меняя шага, я прошел мимо.

Номер, в который я вошел, выглядел довольно убого, но и сама гостиница была не из лучших. Снаружи она имела вид мрачный и неприветливый — дешевыми и невзрачными были ее интерьеры. Скудная обстановка номера, включая односпальную кровать и софу, тоже предназначенную для сна, несла на себе печать разрушительного действия долгих лет, прошедших с тех пор, как ее расставили здесь, новенькую и чистенькую, хотя с трудом верилось, что она вообще когда-нибудь была новенькой и чистенькой. Ковер стерся до основы, но занавески и покрывало на кровати выглядели еще хуже. В крошечной ванной, примыкавшей к комнате, было тесно, как в телефонной будке, и только две особы, находившиеся в номере, смягчали тягостное впечатление от его безнадежного и безобразного вида — в их присутствии даже мрачная тюремная камера показалась бы раем.

Мэгги и Белинда примостились на краю кровати и смотрели на меня безо всякого энтузиазма. Я устало опустился на потрепанную софу.

— Ну как, двойняшки? — спросил я. — Одни в нечестивом Амстердаме?.. Всё в порядке?

— Нет! — в голосе Белинды прозвучали решительные нотки.

— Нет? — переспросил я с деланным удивлением. Она жестом обвела номер.

— Я имею в виду все это… Вы только взгляните! Я внимательно осмотрелся.

— Ну и что?

— Вы бы сами захотели так пожить?

— Откровенно говори, нет. Но отели «люкс» предназначены для таких солидных людей, как, скажем, я. А для двух трудяг-машинисток — это самое подходящее место. К тому же, двум молодым девушкам такая обстановка обеспечивает необходимый камуфляж. — Я помолчал. — По крайней мере, надеюсь на это. Полагаю, что с вами самими все в порядке? В самолете никого из знакомых не заметили?

— Нет. — Они произнесли это в унисон и одинаково покачали головами.

— А в аэропорту? Тоже.

— Вами никто не интересовался?

— Нет.

— Как тут насчет «клопов»?

— Нет.

— Выходили из отеля?

— Да.

— Никто за вами не следил?

— Нет.

— В ваше отсутствие комнату не обыскивали?

— Нет.

— Вас, кажется, это забавляет, а, Белинда? — Она не то чтобы смеялась, но с трудом сдерживалась, чтобы не прыснуть. — Если да, то так и скажите. Возможно, это повысит мой тонус.

— Да нет, я ничего… — Она внезапно нахмурилась — возможно, вспомнила, что почти меня не знает. — Простите…

— Простить? За что, Белинда? — Мой отеческий тон странным образом смутил ее, и она беспокойно заерзала на кровати.

— Ну, я думала, что все эти предосторожности ради каких-то двух девчонок… Просто не вижу необходимости…

— Замолчи, Белинда! — Это была моя Мэгги, стремительная, как ртуть, и всегда поддерживающая своего шефа, хотя один Господь Бог знает — почему. У меня были профессиональные успехи, составляющие — сами по себе — внушительный список, но если сравнивать их с числом неудач, они теряли свою значительность и не стоили упоминания. А Мэгги между тем продолжала: — Майор Шерман всегда знает, что делает.

— Майор Шерман, — сказал я откровенно, — с удовольствием пожертвовал бы зубами мудрости, лишь бы поверить в это. — Я задумчиво посмотрел на них. — Не хотелось бы менять тему разговора, но… как насчет того, чтобы выразить соболезнование раненому шефу?