Фридрих Незнанский - Кто правит бал

— Тем не менее смерть Невзорова все же была случайной, в смысле незапланированной Мефистофелем, — сказал Меркулов.

— Да, Родичева подтверждает, что Розанов интересовался Снегирем по собственной инициативе, и она его никак не подталкивала к мысли, что его неплохо бы убить. Потом они поссорились, он ей надоел своей жадностью. Он хотел ее озолотить, сам не подозревая, что дальше уже некуда. А она впоследствии рассказала Расторгуеву о своих изысканиях в Дойчебанке, и он был страшно удивлен и очень зол.

— Да и вообще, это не в стиле Мефистофеля таким окольным путем осуществлять свои замыслы, — поддержал Турецкий. — Если Невзоров ему действительно мешал, он убрал бы его аккуратно, а поскольку наши засранцы извратились с погонями и перестрелками, ему пришлось изрядно поработать, чтобы все замять.

— Только не понятно, зачем, собственно, было заминать, если он-то был ни при чем? — справился Грязнов.

— Затем, что Невзоров был причем. Невзоров оказался при Фроловском, при Иванове, при Президенте, и главное — при «Кремлевской команде». И тут уже Иванов не меньше Расторгуева был заинтересован, чтобы расследование завершилось как можно быстрее и как можно банальнее. Наработки и контакты Невзорова должны были остаться в тени, иначе пришлось бы начинать все сначала, а они ведь потратили на разработку «Кремлевской команды» немало времени и думали (по крайней мере, Иванов так думал), что близки к ее уничтожению.

А Расторгуеву это только на руку, он боится, что Невзоров может до него докопаться. Он еще не знает, зачем тот шел на Лубянку, и не знает, кто его убил. Он проводит собственное расследование и натыкается на… Фроловского!

Предполагая, что рано или поздно мы до чего-нибудь докопаемся, он предусмотрительно подбрасывает нам папку, в которой выдает вполне вероятные фамилии: Фроловский, Иванов, Свиридов, каждый из которых личность многогранная и окруженная всяческой секретностью, пока бы мы с ними поочередно разбирались, он получал бы время для маневра. Но потом упал самолет, и ему уже пришлось воевать на два фронта.

Тут и подставка с Храпуновым не прошла, и Ожегов лезет, интересуется, и Розанов с Козиным вертятся вокруг денег, и Родичев волнуется и давит, все катится снежным комом.

— А ведь если бы он плюнул на свои миллиарды, мы бы до него никогда не добрались, — заметил Грязнов.

— Жадность города берет, — родил Турецкий сакраментальную фразу. — Но давай закончим с Настей, что у нее все-таки было с Розановым?

— Представь себе, все искренне, без всяких выкрутасов. Никто ее к нему в постель не посылал. Просто захотелось новых острых ощущений.

— Повезло ему…

— Ладно, мужики, по-моему, мы вполне заслужили наркомовские сто грамм. За то, что мы такие умные, а они такие жадные. — Грязнов метнулся к сейфу и извлек привычные две трети коньяку.

— Это без меня, — отрезал Турецкий. — У меня свидание… с женой.

Мысли о смерти посещали Турецкого редко и преимущественно на кладбище.

Как всегда, в конце сентября и, как всегда, во время похорон шел мелкий противный дождь. Похороны были скромные, как говорится, в узком семейном кругу. Члены семьи сплотились вокруг черного гроба и молча слушали панихиду по усопшей рабе Божьей Элеоноре. Родственники родственников стояли отдельной группкой.

Бабушка Элеонора Львовна, не дожившая таки до своих восьмидесяти пяти, снова свела Турецкого с Верой. Он старался не смотреть в ее сторону и зябко поеживался под косым дождем. Где-то на другом конце кладбища в этот же день с помпой хоронили Родичева.

— Александр, вы должны знать… — Они снова перешли на «вы».

Турецкий едва повернул голову. Вера плакала и не пыталась скрыть своих слез.

— Мои соболезнования по поводу отставки вашего мужа. Хотя… вы, наверное, сейчас скорбите по любимому?

— Он давно уже не был моим любимым. И еще. Я убила его.

— Позволь мне высказаться прямо? — вполне добродушно пробурчал Турецкий. — Заткнись, а?