Кнут Фалдбаккен - Ночной мороз

Усадьба лежала в лучах заходящего солнца и была похожа на картинку какой-то неземной идиллии: расположение отдельных построек вокруг лужайки было подчинено многовековым законам эстетики, по которым архитектура одновременно подчеркивала мягкие формы пейзажа и растворялась в нем.

Был майский вечер. Смеркалось. В это время можно было зажечь свечи или не зажигать их.

В усадьбе Брагенес горел свет. Ряд окон на втором этаже главного здания были освещены, но снег был неярким, как будто тому, кто там находился, было достаточно одной лампы.

Это же бальный зал! — подумал Валманн и представил себе Гудрун Бауге, сидящую за большим роялем и играющую очень простые вещи, заученные с трудом и без желания когда-то в молодости и всплывшие теперь через много лет по неизвестной причине, возможно, от ностальгии, чтобы сохранить в комнатах давний дух или же более осознанно воссоздать атмосферу большой усадьбы, когда она была центром культурной жизни, а в бальном зале давали концерты для духовного обогащения более широкого круга лиц, нежели семья, обитавшая в усадьбе. Возможно, под приземленной внешностью Гудрун Бауге скрывались честолюбивые стремления? Может быть, ею владела тайная страсть продолжить гордую традицию, выходящую за рамки возделывания земли и принесения в дом ее даров?

Валманн заметил, что замедлил скорость, созерцая эту почти нереально красивую картину домов в мягком сумрачном свете, силуэты многолетних деревьев, поля, на которых уже показались первые всходы, покрывающие плодородные земли мягким ковром цвета зеленой пастели.

В этот момент его мысль сделала скачок, и перед ним всплыло жизнерадостное, загорелое лицо Эйгиля Хаммерсенга, он услышал его голос, рассказывающий об участке, приобретенном на Канарах, об удачной инвестиции, работе в саду и фруктовом урожае. Валманн огляделся и подумал, что вряд ли можно найти замену этим необычайно красивым краям, где он вырос, несмотря на субтропический климат и рост стоимости… Его мысли вертелись, как стаи насекомых над дорогой, как призрачные вспышки, которые ударялись о лобовое стекло и становились реальностью. Перед ним возникали энергичное лицо Эйгиля Хаммерсенга, его сильные руки из-под засученных рукавов рубашки, он слышал его голос, вспоминал его отличную память, его ясные суждения, оценки и антипатии… И наконец, как вспышка молнии, возникла мысль, которая таилась где-то в глубинах подсознания, о той незавидной характеристике, которую Эйгиль дал Лидии Хаммерсенг, — выскочка из бедной семьи, с выгодой применившая свои способности, музыкально одаренная девочка, которую часто приглашали играть на рояле на праздниках в больших усадьбах…

Сейчас он ехал по дороге, покрытой гравием. Запахи из придорожной канавы ударяли в нос через открытые боковые стекла. Длинные стебли бились о бока «мондео», насекомые роились вокруг и разбивались о стекла, оставляли клейкие полосы и пятнышки крови, это разрушило пасторальную идиллию. Мир был нарушен, и все волшебство растворилось, как только он осознал, как открывается новая возможная связь. Это была лишь дикая, мимолетная мысль о том, что могло произойти полвека назад и что не поддавалось проверке. Но все же перед его глазами возникла картина: Лидия около большого рояля в огромном бальном зале в усадьбе Брагенес. Молодая сияющая Лидия, исполняющая вещи по своему выбору (в том числе, безусловно, Шопен), встает и принимает аплодисменты… Это было только мимолетное виденье, оно, возможно, никак не связано с событиями, которые его интересовали. Да и не известно, состоялось ли такое выступление, могло ли оно состояться, может быть, и нет, для этого требовалось счастливое совпадение. Однако связь все же была, поскольку возможность существовала, ассоциация возникла, неосторожная игра с переменными величинами, то есть действиями и мотивами в прошлом, которые в силу беспощадной игры случайностей могли превратиться в реальные происшествия, имевшие роковые последствия. Однако мысли эти были слишком ясны и красноречивы, чтобы ими можно было пренебречь, особенно в такой вечер, как сегодня. Даже если они просто-напросто были лишним подтверждением тому, насколько все сложно и запутанно в этих делах, прицепившихся друг к другу и слившихся, как две хромосомы в момент оплодотворения, где сам факт слияния вызывает динамику, создающую новую реальность. Ни один из новых фактов, открываемых во время следствия, не вписывался ни в какую причинную последовательность, не составлял звена в логической цепочке событий, которые можно было проследить до конца. Эти факты скорее отражали действительность каким-то смутным, непостижимым образом, не внося ясности, а усиливая чувство хаоса и деструктивной игры непредсказуемых сил.

А если эти предположения не были беспочвенными, то что же делать следователю?

Валманну вдруг показалось, что этот вечер, который никак не хотел кончаться, несет в себе какую-то угрозу и призрачность. Темнота никак не сходила, земля выдыхала дневные пары, которые подобно привидениям плыли по ямкам и ложбинкам этого обольстительного, вечно улыбающегося и зловещего пейзажа. Валманн увеличил скорость к с облегчением растворился в лесной мгле.

Он вовсе не собирался останавливаться у хижины. Но все же это пришлось сделать. Он прошел пешком несколько метров до дома. Там царило безмолвие. Эта полная тишина создавала напряженность и начинала давить на уши. Ни шороха полевки, ни взмаха крыльев ночной пташки. Казалось, что он нарушил какой-то священный покой, приехав сюда, совершил оплошность, которая остановила дыхание самой природы. Он не мог заставить себя войти. Да ему и нечего было там делать. Полиция забрала оттуда все, что было можно. Однако возможно, там еще оставалась какая-то зацепка, какой-то знак в темноте, эхо злых деяний в старых стенах…

Нет! Это слишком! Так можно совсем сойти с ума от этой лесной тиши. Он побрел по тропинке к осыпи, надеясь вновь обрести покой, ощущаемый совсем недавно. Он хотел примириться с Клаусом на том месте, где его нашли, примириться с воспоминаниями о блестящем парне, который так плохо кончил, о своем неудачном вмешательстве в дурной ход событий. Возможно, это мелочь в общем и целом, но не для них и не для их дружбы. Он хотел встать на колени на могиле и просить высшие силы о прощении. В этот момент он на самом деле хотел верить в высшие силы. Уже издалека он заметил что-то яркое. Когда он подошел ближе, то увидел, что это букетик полевых цветов. Тех самых, которые растут на обочине и расцветают именно сейчас.

Значит, еще кто-то захотел погрустить на могиле, и он не сомневался, кто это был. В хижине, где Клауса убили, тоже были цветы. И вот цветы лежали и на том месте, где его нашли. Очевидно, Ханне Хаммерсенг была хорошо проинформирована о том, что случилось с братом. Подозрительно хорошо.