Эд Макбейн - Лёд

Он заснул, думая о том, что, если даже лейтенант назначит Клинга третьим, расследование будет тянуться бесконечно. Он не знал, что как раз в эту минуту дело принимало оборот, который должен был в любом случае вовлечь Клинга и, более того, сделать очевидной необходимость допросить все сто четырнадцать человек.

Человек носил под пальто клетчатый пиджак, серые фланелевые брюки и жилет. Он также носил пистолет калибра 0,32 в кобуре слева. Пуговица пальто у пояса была расстегнута, чтобы он легко мог выхватить пистолет правой рукой. Ему никогда не приходилось пользоваться пистолетом с тех пор, как он получил разрешение на право ношения.

Не следовало ему работать так поздно сегодня вечером.

Когда он закрывал магазин в деловой части города, опускал металлическую сетку и устанавливал навесной замок, прикрепляя защитную сетку к тротуару, на улице не было ни одной живой души. Быстрой нервной походкой он дошел до круглосуточного гаража, куда обыкновенно ставил машину, с удовольствием думая про пистолет на поясе. В ночные часы эта часть города чем-то напоминала лунный пейзаж. Он ехал к окраине города, останавливаясь у каждого светофора на красный свет, опасаясь приезжих нарушителей уличного движения. Когда он выехал на дорогу, пересекающую Гровер-парк, он почувствовал себя в большей безопасности. Ему осталось проехать два светофора в самом парке (и остановиться перед ними, если будет красный свет) и третий при выезде на авеню Гровер. У первого светофора пришлось остановиться: он нетерпеливо ждал зеленого света. На следующем светофоре горел зеленый свет. При выезде с площади – тоже зеленый. Он повернул направо на авеню Гровер, проехал несколько кварталов, мимо полицейского участка с зелеными шарами по обе стороны лестницы, с цифрами «87» на каждом, затем еще три квартала, повернул налево и двинулся на север к шоссе Сильверман-роуд. Он поставил машину в гараж под зданием, как делал всегда, запер ее и направился к лифту в дальнем конце гаража. Ему часто приходило в голову, что охранник наверху в парадном никак не защищал гараж. Но расстояние от того места, где он оставлял машину, до лифта было не больше пятидесяти футов, и он редко приходил домой позже семи вечера – в это время много других жителей дома приезжает и выезжает.

Но без четверти два ночи в гараже никого не было.

От лифта его отделяли четыре мощные колонны. Они были расставлены, как стражи, в десяти футах друг от друга. Гараж был ярко освещен. Стук каблуков по цементному полу отражало эхо. Из-за третьей колонны ему навстречу выступил человек с пистолетом.

Он потянулся за собственным пистолетом.

Он взялся за рукоять.

Он начал вытаскивать пистолет из кобуры, когда человек выстрелил. Прямо ему в лицо. Он почувствовал только острую боль от первой пули. Его тело откинулось словно от удара, когда вторая пуля вошла ему в голову. Вторую пулю он уже не почувствовал.

Снова пошел снег. Огромные пушистые хлопья лениво кружились в воздухе. Арти Браун сидел за рулем. Рядом с ним на переднем сиденье неприметного автомобиля устроился Берт Клинг. Эйлин Берк сидела сзади. Она еще находилась в комнате детективов, когда пришло сообщение об убийстве. И она попросила Клинга подвезти ее до метро, по дороге к месту преступления. Клинг только поворчал немного. Клинг – очаровашка, подумала Эйлин.

Браун был крупным мужчиной, а в толстом зимнем пальто он казался еще огромнее. Пальто было серым с воротником из искусственного черного меха. На нем были черные кожаные перчатки, в тон воротника. Браун был, как теперь принято говорить, «черным». Но он знал, что цвет его лица был ни в тон воротника, ни в тон перчаток. Всегда, когда он глядел на себя в зеркало, он видел перед собой кого-то с шоколадной кожей. Но он не считал себя «шоколадом». Он также больше не думал о себе как о негре. Если черный считает себя негром, значит, он унижает себя. Слово «негр» стало бранным – одному Богу известно, как и когда это произошло. Отец Брауна называл себя «густоцветом», что звучало весьма натянуто даже в ту пору, когда черные имели обыкновение называть себя неграми. (Браун заметил, что в журнале «Эбонит» слово Черный пишется с большой буквы. Он часто думал: почему?) Он признался себе, что по-прежнему считает себя цветным. Он искренне надеялся, что в этом нет ничего плохого. Теперь негр уже не знает, кем считать себя.

Браун был того рода черным, при виде которого белые переходили на другую сторону улицы. Если вы были белым и видели, что по той же стороне улицы вам навстречу идет Браун, вы автоматически решали, что он даст вам в морду, чиркнет бритвой по щеке или сделает с вами еще что-нибудь ужасное. Отчасти вы делали такое предположение, потому что рост Брауна был шесть футов четыре дюйма, а вес – двести двадцать фунтов. Отчасти (в основном) ваше предположение следовало из того факта, что Браун был черным или цветным – называйте как угодно – в любом случае он не был белым. Белый человек не стал бы переходить на другую сторону при встрече с Брауном, если бы тот был также белым. К сожалению, у Брауна не было возможности провести подобный эксперимент. Итак, когда Браун спокойно шагал по улице, погруженный в собственные мысли, белые переходили на другую сторону. Иногда даже белые полицейские переходили на другую сторону. Никому не хотелось иметь неприятности от кого-то, похожего на Брауна. Даже черные порой переходили на другую сторону, когда видели Брауна, – только потому, что он казался огромным чудовищем.

Браун знал, что на самом деле он очень красив.

Когда Браун смотрел в зеркало, он видел очень красивого человека с шоколадного цвета кожей и внимательными карими глазами. Браун нравился самому себе – и весьма. Браун был в ладу с собой. Браун был рад, что он полицейский. Он знал, почему на самом деле белые переходят на другую сторону при встрече с ним: они думают, что все черные – воры или убийцы. Он часто сожалел о том, что стал детективом: он больше не носил голубую полицейскую форму, которая вступала в противоречие с его коричневой кожей. Черные особенно любили забирать представителей собственной расы. Он очень любил, когда какой-нибудь черный пижон говорил: «Эй, браток, отпусти на свободу».

Эдакий пижон был для Брауна таким же братом, как, скажем, гиппопотам. В мире Брауна были плохие парни и хорошие парни, а цвет кожи ничего не менял. Браун был одним из хороших парней. Все, кто нарушал закон, были плохими парнями. Этой ночью кто-то из плохих парней оставил окровавленный труп на полу в гараже под домом на шоссе Сильверман-роуд. Клинг принял донесение, Браун был его партнером, и вот они, двое хороших парней, ехали среди кружащихся хлопьев снега, и с ними была хорошая девушка на заднем сиденье... Он вспомнил, что обещал высадить ее у метро.